Дмитрий Ростовский, XVIII век.
«Царь сначала не верил, что пред ним святой Георгий, но думал, что это кто-нибудь похожий на него. Окружавшие царя пристально смотрели на Георгия и убедились, что это именно он, да и сам мученик громким голосом возвестил:
— Я — Георгий.
Ужас и недоумение надолго сковали уста всем. Два же мужа, находившиеся там, Антоний и Протолеон, почтенные преторским саном, которые уже ранее были оглашены в христианской вере, видя сие дивное чудо, совершенно утвердились в исповедании Христа и воззвали:
— Един Бог великий и истинный, Бог христианский!
Царь тотчас велел схватить их, без допроса вывести за город и предать усекновению мечом.
Царица Александра, также присутствовавшая в капище, видя чудесное исцеление мученика и услыхав о явлении Ангела, познала истину».
Феодор Дафнопат, Х век.
«Царь, весьма сильно вскипев гневом вследствие сего, повелевает ввергнуть святого мученика в яму с недавно погашенною известью и продержать там три дня, приказав стеречь яму с известью, дабы не произошло, говорит, какого-либо коварства. По истечении трёх дней царь сказал: “Пусть солдаты, отправившись, извлекут кости того жизнесмертного и тщательно скроют их, чтобы не было взято что-либо из них”. Итак, когда воины пришли к яме с известью, сошлось и неисчислимое множество народа посмотреть на случившееся. И вот, когда известь была снята скорее (нашей) речи, — о новое и нежданное чудо! — святой мученик Христов Георгий найден весь здоровым, не имея на теле даже малейшего пятна. Ибо ангел Господень был с ним, сохраняя его невредимым от извести. Когда же все узрели святого вопреки надежде нетронутым, то воскликнули, говоря: “Велик Бог Георгиев и нет Бога другого, кроме Его, Который исхищает из всякой нужды призывающих Его”. И царица Александрия, когда узнала о происшедшем, бегом является на место, восклицая: “Один есть единый Бог христианский, в которого верующий Георгий позорит и смущает заблуждение идольское”.
Дмитрий Ростовский, XVIII век.
«Узнав о случившемся, Диоклетиан тотчас велел привести к себе святого и с удивлением сказал:
— Откуда в тебе, Георгий, такая сила, и какими волшебствами ты пользуешься, — скажи нам. Я думаю, что ты нарочно притворился верующим во Христа, чтобы показать волшебную хитрость, удивить всех своим чародейством, и явить себя через него великим.
— О царь, — отвечал святой, — я полагал, что ты не возможешь открыть свои уста на хуление всесильного Бога, для Коего всё возможно и Кто избавляет от бед уповающих на Него. Ты же, будучи прельщён диаволом, впал в такую глубину заблуждения и погибели, что называешь волхвованием и чарами чудеса Бога моего, зримые вашими очами. Плачу я о вашей слепоте, называю вас окаянными и считаю недостойными моего ответа».
Феодор Дафнопат, X век.
«Присутствовавший там отравитель, именем Афанасий, узрев непреоборимость мученика, подвигнутый бесовским рвением и желая угодить царю, громким голосом сказал: “...Я напою его гибельным зельем, от которого в одно мгновение он жалким образом на виду всех вас болезненно извергнет все свои внутренности, разорванные на мелкие части, и насильственно прервёт жизнь”...
Когда Афанасий принёс яд, царь сказал: “Так как я имею желание несомненно удостовериться в действии сего губительного зелья, то пусть один из преступников, выведенный из темницы, будет напоен им, и тогда мы ясно познаем, нет ли у Афанасия сочувствия к Георгию”. Итак, преступник, вкусив тягчайшего зелья, тотчас ударился оземь и жалким образом терзался, извергая из уст пену с кровью, и затем, изрыгая разорванные внутренности, несчастный испустил дух в невыносимых муках. Весьма возрадовался происшедшему Диоклетиан и сказал мученику: “Итак, застигло тебя время твоей гибели, несчастный! теперь изобличатся твои волшебства”.
Так говорил низкий и всегнусный тиран... он повелевает Афанасию дать праведнику яд. Когда все взирали на блаженного... он выпил всё зелье, как жаждущий выпивает какое-либо приятное и прозрачнейшее питьё. Когда все ожидали, что он претерпит подобное преступнику, он звучным голосом сказал тирану: “Всуе трудишься, царь, напрасно гневаясь на нас и выдумывая нам разнообразные смерти. Знай, что ни гибельные зелья, ни огонь, ни пилы, ни колеса, ни членовредительные орудия, ни дикие звери, ни какое-либо иное острое и невыносимое мучение не сможет отвлечь меня от веры во Владыку моего Христа”. После сих слов дивного многие из присутствовавших тогда, узрев, что он остался нетронутым от действия губительного зелья».
Дмитрий Ростовский, XVIII век.
«Тогда Диоклетиан повелел принести сапоги железные, раскалить длинные гвозди, вбитые в подошву их, обуть мученика в эти сапоги и так гнать его с побоями до темницы. Когда гнали мученика, обутого таким образом, мучитель, надругаясь, говорил:
— Какой ты быстрый скороход, Георгий, как скоро ты идёшь!
Мученик же, бесчеловечно влачимый, подвергаясь жестоким ударам, говорил в себе:
— Иди, Георгий, чтобы достигнуть, потому что ты идёшь, “не так как на неверное” (1 Кор. 9: 26)».
Феодор Дафнопат, Х век.
«Славный (мученик), мало думая о раскалённых сандалиях и острейших гвоздях, которыми пронзённый в ноги был гоним, совершил весь тот болезненный путь до темницы и, вверженный в неё, на следующий день снова стал пред судилищем. И говорит ему царь: “Доколе, имея дерзновение и употребляя многообразные волшебства, ты будешь упорствовать в мучениях?” Святой отвечал ему: “Я, получая помощь от Бога моего, мужественно претерпеваю все ваши мучения и стою, свидетельствуя о могуществе единого Бога и, вооружённый надеждою на Него, считаю стрелами младенцев причиняемые вами мне мучения”».
Дмитрий Ростовский, XVIII век.
«Воззрев на святого гневными очами, Диоклетиан свирепым криком прервал речь его и велел предстоящим бить во уста его; пусть, сказал мучитель, он научится не досаждать царям. Затем повелел Георгия бить воловьими жилами до тех пор, пока плоть его с кровью не прилипнет к земле.
Люто мучимый, святой Георгий не изменил светлости лица своего. Сильно удивляясь сему, царь говорил окружающим:
— Воистину сие не от мужества и крепости Георгия, а от волшебной хитрости».
Феодор Дафнопат, Х век.
«Поражённые словами мученика, повелевают беззаконно бить его воловьими жилами и после сего повесить опять на столбе и жестоко строгать. Он же, когда палачи железными когтями терзали плоть его, был светел и радостен, как будто кто-либо другой претерпевал мучение... Царь, повелевши надеть на шею праведника тягчайшую цепь и крепко запереть его, сам бегом скрылся во дворец с лицом, преисполненным стыда...
Тиран, преисполнившись гнева и, как говорится, задышав огнём, повелевает ввергнуть его в медное орудие и вращать его наподобие колеса орудия мучений... Когда же сие продолжалось долгое время и мученическое тело ранилось и резалось находящимися внутри гвоздями и мечами, Диоклетиан, подумав, что оно совершенно разрушилось, говорит: “Извлёкши скверные кости несчастного, разбросайте их по площадям, дабы зрящие сие не презирали величайших богов”. Когда же воины некими нарочитыми копьями выбросили многострадальное тело из медного орудия, можно было видеть ужаснейшую трагедию, способную подвигнуть к слезам даже неодушевлённое естество, несмягчимое и бесстрастное. Ибо сие святое тело мученика зримо было настолько истерзанным, что не сохраняло даже малого образа человеческого тела, но виднелись только растерзанные куски мяса, затоплявшие землю потоками крови. Когда все собравшиеся люди были поражены происшедшим, богоненавистный тиран приказал бросить эти куски мяса в таз и отослать в узилище, дабы они окончательно лишились оставшейся в них жизненной энергии. Ибо нечестивый злобствовал на праведника, даже почти сделавшегося мёртвым, и не мог насытить своей жестокости.
