Rick James, «Super freak»Когда Сашка встала, мать как раз сидела на кухне и курила в форточку. Руки у нее тряслись, что для такой женщины как она, было весьма странно. Обычно она либо была спокойной и отстраненной, либо кричала и раздражалась на все вокруг: такое удрученное состояние для нее нонсенсом.
– Проснулась? – мать говорила тихо и отрывисто, и Сашка поняла, что у нее, кажется, огромные проблемы.
Потому что на столе лежала упаковка «Донормила», вытащенная из-под матраса, и немного помятые. Пачка наполовину была уже использована, а потому выглядела особенно неаккуратно.
– Да, – тихо сказала Сашка и попятилась в комнату.
Мать покачала головой и указала ей на стул. Если она даже не поливает ее грязью, значит, действительно все очень серьезно. Саша подумала о том, что после такого отличного праздника это логично. Ей всегда не везет, а значит, если вдруг произошло что-то хорошее, необходимо тут же это уравновесить. Простая логика.
– Я вчера весь день пыталась тебя добудиться, – тихо говорила мать. Щелчок. Сигарета в пепельнице. Еще один щелчок. Новая сигарета. – Признаю, я тогда немного переборщила. Не следовало запрещать тебе праздник. Но когда я нашла эти таблетки… скажи, разве я плохо тебя воспитала? Разве я не давала тебе все, чего ты хотела? Зачем тебе это? Мне постоянно звонят из школы, говорят о том, как испортилась твоя успеваемость… ты ведь была такой хорошей девочкой.
– Ну, конечно, – Саша улыбнулась. Это как вызов к директору на ковер: страшно только первые три раза. – Вам всем было удобно, когда я была хорошей девочкой. Когда можно было на меня срываться, бить меня, весело было, правда, мам? Только теперь я изменилась. Я делаю все, что хочу, и это мое право. А что ты мне сделаешь? Доведешь меня до слез? Ты уже делала это неоднократно. Помнишь, как в первом классе я принесла четверку по чистописанию? Я вот отлично помню, как ты лишила меня за это ужина. Я прорыдала всю ночь.
– Я погорячилась тогда, Саш, – вздохнула мать. – Я прошу тебя, чем бы ты не занималась, перестань. Это не заменит реальности.
И тогда в Саше что-то вскипело и в очередной раз с хрустом сломалось.
– Реальность? – закричала она. – На кой черт мне нужна эта ваша реальность? У меня нет друзей, нет никого, кто бы реально обо мне пекся. Попробуй сама походить в эту уродскую школу, где тебя травят, отсиживать пять раз в неделю отвратительные уроки с клоунами-преподавателями, а потом говори мне, что мне делать!
Саша выдохнула, успокаиваясь. Сердце стучало, как будто она пробежала стометровку, в висках стучала кровь, а ноги дрожали. Не может быть. Она только что сорвалась на мать. Нельзя так. Надо успокоиться. Надо успокоиться. Надо…
Но Саша не знала, что надо, а что нет: слишком много всего на нее свалилось. Слишком серая реальность и слишком красочный мир во сне. Слишком злые люди и слишком добрый Владлен. Люди. Да, люди такие смешные, носятся вокруг, требуют что-то от нее и никак не хотят оставить ее в покое.
– Вижу, ты совсем замкнулась в себе, – мать тяжело вздохнула. – К сожалению, у меня нет выбора. Видит бог, я этого не хотела. Придется отправить тебя к детскому психиатру.
* * *
Влад парил над закатным небом, отрываясь от земли все сильнее и сильнее. Саша спешила за ним, тщетно пытаясь сконцентрироваться. Она помнила это чувство свободы и вседозволенности когда, казалось, возможно все. Разбегаешься, машешь руками и летишь.
– Ничего не бойся. Главное – вспомнить, как ты это делала когда-то, – насмешливо говорил Владлен, паря в воздухе. Для него это очень просто: он даже не задумывался о том, как это – лететь. Он просто парил, как будто это было естественно, находиться в воздухе с самого рождения.
Легко сказать – вспомни! Как будто не висят на Саши все эти гири. Она видела их прекрасно: мама, Аня, школа, отсутствие отца, – все это мертвым грузом отчаянно клонило ее к земле. И тогда Саша поняла, что надо сделать. Взяв себя в руки, она постепенно отсекала одну гирю за другой. Они с грохотом падали, и с каждой упавшей гирей ей становилось все спокойней и легче на душе. Наверное, поэтому Владлен так здорово летает? Ведь у него-то точно нет никаких привязанностей, он свободен, как птица – и потому может все.
Когда у Саши осталась одна гиря, самая тяжелая и самая неподъемная – мать – Владлен ее остановил.
– Не надо сжигать мосты, – сказал он. Непривычно серьезный. – Улетишь так высоко, что не сможешь потом опуститься на землю.
– Но я хотела бы никогда не возвращаться на землю, – Саша повела плечом. – Это же здорово: паришь в закатном небе, никто тебя не трогает, никто не велит тебе вернуться. Никаких обязанностей, никаких расстройств, только воздух и солнце.
– Это только так кажется, Саш. Без привязанностей жить очень сложно. Представь себе, что ты возвращаешься домой, а тебя там никто не ждет. Вообще никто. Никогда бы не подумал, что мне нужно так много людей, как пел Дэвид Боуи. Никто не нальет тебе чаю, пристанет к тебе с разными смешными глупостями, и не
спросит, как у тебя прошел день. И ты сидишь один, чем-то занимаешься, создаешь хоть какой-то шум, чтобы не было так одиноко… а потом ложишься спать. И так целыми днями. Не очень, мне кажется.
– Возможно, ты и прав. Но я не одинока. Теперь не одинока, – Саша неловко улыбнулась. – У меня ведь есть ты… наверное.
– А у меня есть ты, и наша дружба нерушима, как у трёх мушкетеров, – хмыкнул Владлен. – Смотри же, ты отрываешься от земли!
