«Нет, с этим надо что-то делать, — твёрдо решилон, покосившись ещё раз на зелёно-жёлтый разлив под окном. — И делатьнемедленно. Только вот кому? Сергеев пьет, Синягин болеет, у Кузнецова,говорят, жена к другому ушла… Где взять кадры, которые должны решать всё? Какойдурак будет нынче подставлять башку за нашу-то символическую зарплату?.. Ясенпень, надо срочно что-то делать, но что?»
Решить исконный русский вопрос помогло исконное же русскоесредство. Глотнув во второй раз из заветной бутылки, подполковник исполнилсявнезапного вдохновения, вытащил фломастер (все собирался очки заказать, но безконца откладывал на потом, а зрение понемногу садилось) и принялся набрасыватьчерновик депеши. Потому что помнил как «Отче наш» древнюю милицейскую мудрость:чем больше бумаги, тем стерильнее зад.
Козодоев. Новый австралиец
— Да, Вован, просрал ты карьеру… — Командирбатальона Храпов скорбно пошуршал бумажками на столе, потом кинул быстрыйвзгляд на Козодоева. — Жидко и обильно, да… Сегодня на постановке задачитак и было сказано — говнюкам у нас не место. Место их у параши, то есть внародном хозяйстве. В общем, Вован, ты ж не маленький, понимаешь, наверное:здесь тебе не жить.
На Козодоева он смотрел по-доброму, с пониманием исочувствием — вот ведь не повезло человеку.
Скрутило брюхо в неправильном месте и в неподходящее время.То есть именно там и тогда, когда этот пидор в лампасах ехал со своей дачидомой. Сам Храпов наложил бы в штаны, бодро отдал бы честь и был бы таков, аэтот, вишь, не стал. Гордый. За что теперь и страдает.[60]
— Да понимаю я, Василь Фокич, понимаю… — Козодоевтоскливо вздохнул. — Только легче что-то не делается. Ведь сколько летверой и правдой… согласно уставу… Эх…
А про себя подумал: «Вот так, Василь Фокич, и никак иначе. Аведь было время, и на „Ваську“ отзывался, и копеечку занимал, и из одного горлапил. Пока не окончил этот свой ликбез. Теперь вот и при большой звезде,[61] и при собственном кабинете. А перспективы — аж духзахватывает… Да, знание — сила…»
— Э, брат, ишь чего захотел. Справедливости тебеподавай… — усмехнулся Храпов, но тут же помрачнел, покачал лобастойкруглой головой. Зачем-то встал, обошёл страдальца кругом, остановилсянапротив. — Ты, Вован, только мне тут не раскисай, — проговорил оннегромко. — Есть у меня кореш в кадрах, курирует Ленобласть, я ему как раздо обеда звонил. В общем, есть должность на периферии, в дыре, но офицерская, вслужбе профилактики. Вроде какой-то там участковый, вилка — капитан-майор. Фигли тут особо думать, давай, Вован, едь. Встанешь на должность, перекантуешься сполгода, ну а получишь звёзды,[62] и всё, пошло-поехало. Давай,давай, у тебя вроде не семеро по лавкам… Ты ж ведь не женился по второмуразу-то? Всё холостякуешь?
Последнюю фразу Храпов произнёс с плохо скрываемой завистью.Ну то есть кабинет, кресло, перспективы — они, конечно, да, но… Но.
Козодоев кивнул и почувствовал себя английским уголовником,выпускаемым в Австралии с зыбким шансом уцелеть между крокодилами и пустыней иначать новую жизнь. Скорее всего, в этой жизни помимо прочего больше не будетЛюськи, его нынешней подруги… «Нашёл декабристку!» — скажет она ему. Вот и всяЛюська с её вечными бигуди, холодными макаронами и несвежим запахом,запутавшимся в простынях…
Вслух Козодоев проговорил: — Ладно, Василий Фокич, рахмат… Сприцепом… Офицерские должности, они на дороге не валяются. Когда отбывать-то вдыру?
Ленинградский фронт, 1942. «Жид Порхатый»
«…Засим, любимая моя, прощаюсь. Береги себя и нашего сынаИоську, целую вас крепко-крепко тысячу раз. Твой муж до могилы Фима».
Ефим Фраерман поставил точку, осторожно подул, хотел былоперечитать написанное, но не успел, в дверь постучали:
— Разрешите? Товарищ капитан, вас к комполка, срочно.
— Понял, иду. — Жестом отпустив посыльного,Фраерман вздохнул, бережно сложил письмо и, надев пилотку — лихо,набекрень, — вышел наружу.
Там светило солнышко, пахло сеном, клевером, вольнымветерком. Зато в землянке у комполка было сизо от табачного дыма —наигустейшего, стеной от пола до потолка. Это при том, что ни сам полковник, нимайор-особист не позволяли себе курить. Смолил «Казбек» (да как смолил! Паровозпозавидует…) некий штатский в габардине и толстых роговых очках. То есть безпогон было ясно, кто самый главный начальник.
— Разрешите? — Фраерман вошёл, глянул, быстроотдал честь. — Командир первой эскадрильи капитан…
— Знаем, знаем, — перебит штатский и прихлопнулладонью стопку бумаг. — Ефим Абрамович Фраерман, пятнадцатого годарождения, из семьи служителей культа. Детдом, интернат, комсомол, Осоавиахим,военная авиационная школа… Два ордена, три медали, двадцать восемь побед.[63] Жена Фаина Лазаревна, из интеллигентов, и четырёхлетний сынИосиф. Так?
Взгляд из-под роговых очков был пронизывающим, как бурав, итяжёлым, как молот. Выдержать его было нелегко.
— Так, — не отвёл глаз Фраерман, а сам невольнопохолодел. Похоже, дело-то было серьёзно. Очень серьёзно… «Откуда штатскийзнает про отца? Я ни в каких анкетах о нём не писал…»
— Ну вот и ладно, — одобрил штатский. Молчазакурил очередную папиросину и, веско посмотрев на комполка, выпустил колечкомдым. — Товарищ полковник, зачитайте приказ.
— Есть. — Тот поднялся, взялся за бумагу, принялсяразмеренно читать.
Командиру первой эскадрильи 11-го гвардейского ИАПа[64] капитану Фраерману предписывалось сегодня в районе полуночипо сигналу трёх ракет (белой, зелёной и красной) выдвинуться на свободную охотув квадрат 13-Б и при появлении в этом квадрате какой-либо цели уничтожить её.Любой ценой.
У Фраермана немного отлегло от сердца. Собственно, ничего ужтакого особенного, приказ как приказ. Не очень только понятно, к чему подобнаяпомпа, шуршание страниц и люди в габардине, смолящие «Казбек». Отлично знающието, чего обычный человек знать бы не должен… Как пить дать — не к добру!
— Распишитесь, — буркнул комполка и мрачно шмыгнулвечно простуженным носом.
Фраерман поставил росчерк, резко вскинул руку к виску:
— Разрешите идти?
«Ну да, из семьи служителя культа. Из семьи, которую именемреволюции. Шашками. Под самый корень…»
