— Пристегнись, пожалуйста. — Голос казался напряженным, но спокойным.
Я и сообразить ничего не успела. Одно движение — и меня накрыло терпким ароматом его духов, а ремень безопасности плотно обхватил мое тело, прижав к спинке сидения. И почти в тот же момент, автомобиль с визгом тронулся с парковки.
— Не хочешь рассказать, что случилось? — я, наконец, не выдержала этого напряженного молчания.
Дмитрий будто не слышал меня. Сосредоточился на дороге. Тишину нарушал только рев мотора, который подчеркивал настроение самого водителя. Гнев. Ярость. Негодование.
— Мать продала свою долю в Альянсе Соловьеву, — голос звучал обманчиво спокойно, в то время как стрелка на спидометре неумолимо клонилась вправо, — Теперь у меня больше нет преимущества в совете директоров.
Ах, вот оно что! Теперь становится понятно, с какой радости и по какому делу здесь появилась Гарпия Эдуардовна. Вот змея… Довела женщину до нервного срыва, заставила продать акции…
— На нее надавили, — попыталась найти объяснения действий Ольги Николаевны. — Ты же видел, какая она была бледная, испуганная. Может, возможно еще все изменить?
— Нет, — процедил сквозь зубы Дмитрий. — Мать боится, что я разрушу дело и оставлю ее у разбитого корыта. Решила, что продать свою долю сейчас самый верный поступок.
От рева мотора заложило уши, сердце бешено заколотило об ребра.
— Черт! Сбавь скорость! — огни автострады мелькали перед слезившимися глазами будто лампочки на новогодней елке.
Ладонь Дмитрия оторвалась от руля и плавно легла на мою руку, вцепившуюся в подол куртки. Мгновение и… автомобиль действительно замедлил свое движение. Его пальцы переплелись с моими.
— Ей нужны деньги, — как ни в чем не бывало он продолжил, — Боится лишиться всего, что имеет. Живые деньги в банках надежнее иметь, чем долю в компании, которую я, со слов Соловьева, намерен пустить по ветру.
Похоже, что Соловьевы одним махом решили прибрать Альянс к своим рукам.
— Она доверяет ему больше, чем родному сыну?
— Он дает ей гарантии, я — нет, — устало сказал Дмитрий. — Впрочем, все это не удивительно, — на секунду он замолчал, задумчиво всматриваясь сквозь стекло на вечерний город, — Мать всегда была увлечена больше своими собственными делами, строила свою личную жизнь, искала супруга побогаче. Сын, ошибка бурной молодости, стал обузой в достижении цели, поэтому мной занимался дед — бывший военный. А в старших классах, после его смерти, меня отправили в лицей с круглосуточным пребыванием. Чтобы под ногами не путался со своей учебой.
Перед глазами мгновенно нарисовалась яркая картинка детства маленького Димы. У молодой красивой женщины рождается нежеланный ребенок. Ее ошибка. Безотцовщина. Малыш появился на свет, и он уже нелюбим. Вызывает у матери разочарование и раздражение. В конечном итоге, оказывается под контролем строгого родственника. Растет без любви и нежности, не знает, что такое материнская ласка. Его отношение к миру становится враждебным. Он замыкается в себе черствеет и попросту не знает, что может быть иначе. Все, что маленький Дима видит, что переживает изо дня в день — напрочь отвергает любое проявление теплых чувств.
— Могло бы быть хуже, — я мотнула головой, отгоняя навязчивую картинку, — Ты рос ни в чем не нуждаясь, тебе дали отличное образование в лучшем лицее Москвы…
Я прекрасно знала про лицей из рассказов Руса. Моя несостоявшаяся свекровь, желающая для единственного обожаемого сыночка самого лучшего, вложила все деньги в его образование, которое ему совершенно не пригодилось для работы фитнес-инструктора.
— Ошибаешься. Туда берут всех, кто готов выложить немалую сумму за год обучения. Некогда элитный лицей, о котором так восторженно рассказывал мой дед, превратился в сборище мажоров, понимающих исключительно язык силы. Но… откуда мне было об этом знать в свои шестнадцать лет? Именно поэтому старшие классы — не самое радужное время в моей жизни. И предпочитаю их не вспоминать.
Если так разобраться, то радужного в жизни Дмитрия вообще не было…
Поток откровений был так не вовремя прерван очередным телефонным звонком. Дмитрий, кинув беглый взгляд на экран смартфона, ответил на звонок. Собеседник на другом конце провода оказался немногословен.
— Планы на вечер немного изменились, — Дмитрий заговорил, как только завершил скупую беседу, — Мы едем в ресторан. Надеюсь, ты не против.
Глава 25
— Какое вино предпочитаешь? Красное? Белое? — Дмитрий оторвал взгляд от тяжелой кожаной папки с надписью витиеватыми золотыми буквами.
В завершение этого сумасшедшего дня хотелось бы чего-нибудь покрепче. Но дамам в подобного уровня заведениях, полагалось медленно и вальяжно цедить именно вино, а не заливать тяжелый день виски или ромом.
— Красное, — коротко бросила я без раздумий, и, последовав его примеру, уткнулась в меню, стараясь как можно отрешеннее изучать перечень блюд, цены на которые вызывали изжогу и несварения еще до дегустации сих шедевров кулинарного искуства.
— Будьте так любезны. — Мой спутник обратился к девушке-официантке в белоснежном фартуке, на губах которой играла обыкновенная «перманентная» улыбочка наемного работника. — Шато Дуар-Милон две тысячи девятого, — И два бокала.
Я чуть не поперхнулась. И по какому, интересно, поводу дегустация вина, стоимостью в половину моей зарплаты? Свидание? Нет. Свиданием наш ужин точно не назовешь. Некто очень настойчиво и неспроста выдернул Дмитрия именно сюда, в самый эпицентр светской Москвы. И теперь он ждал появления кого-то вполне определенного, невозмутимо разглядывая местную публику.
Мы расположились за небольшим столиком накрытом идеально белой скатертью, в самом центре просторного зала, утопающего в приглушенном теплом свете, льющемся из хрустальных колокольчиков на позолоченной витой лозе искусных люстр. В помещении витали ароматы изысканных блюд, дорогого алкоголя и не менее дорогих духов. За такими же небольшими столиками, располагались “сливки” общества Москва. Я бы не сильно удивилась, увидев здесь парочку звезд, мелькающих на экранах телевизоров из года в год. В каждом жесте, в каждом взгляде здешних посетителей можно было разглядеть беспечность, пресыщенность и расслабленность, присущие в наше время людям с неограниченными возможностями. И Дмитрий, с его надменным поведением, вполне вписывался в общую картину.
А я… Я и сейчас смотрелась, как девушка весьма фривольного поведения на содержании этого состоятельного и весьма привлекательного мужчины. Да и ощущала примерно так же.
«Он использовал тебя: сначала как подстилку, теперь для алиби…» — в мыслях надрывалась Гарпия Эдуардовна. «Мать моя женщина, что ты делаешь, Маша?!» — вторил ей пронзительный отрезвляющий голос разума, подозрительно похожий на крик обалдевшей от развития ситуации Ленки. И правда, что же я делаю? Подчиняюсь, безропотно доверяю человеку, о чьих намерениях не имею и малейшего представления. Человеку, который, возможно, даже чувствовать не умеет. Использует и выкинет, как ненужную вещь… И что потом? Снова разбитое сердце? Осуждающе-насмешливые взгляды теток и страдальческое — матери? Но страшнее всего то, что кажется…
