Всё вдруг встало на свои места: то, с какой лёгкостью он принял новости о моём происхождении, то, как помог доктору Крамеру и даже когда согласился пожениться согласно иудейской традиции. Он действительно не был нацистом. Он был против них всех. Но вот ещё одна, последняя вещь по-прежнему не давала мне покоя.
— А что произошло с той семьёй, что жила раньше в нашем доме?
— Они все живы и здоровы, и живут в Англии.
— Откуда ты знаешь?
— Это часть работы, что я проделываю с американцами, и иногда британцами. Мы пытаемся помочь как можно большему количеству людей избежать депортации на восток и лагерей. Я для этого-то и принял пост здесь, в головном офисе СД в Берлине. У меня свободный доступ ко всем спискам, документам, штампам, печатям, ко всему. Рискованно, конечно, но почему бы не проштамповать пару паспортов во время обеденного перерыва, когда никто не видит? И вот ещё одна семья может свободно пересечь границу. Я знаю, это всего лишь капля в море, но всё же что-то.
— Это вовсе не капля в море, Генрих! Ты спасаешь человеческие жизни! Может, это и всего лишь одна семья, но подумай об этом, они же живы! Для них — это всё.
Я выразить не могла, как я гордилась своим мужем, стоявшем с опущенной головой у окна и извиняющимся за то, что он мог сделать так мало. Я безумно гордилась, что вышла за него. Я подошла к нему, обняла и сказала:
— Ты и представить не можешь, как много значат для меня твои слова. Я люблю тебя ещё сильнее, если это только возможно!
Генрих обнял меня в ответ и погладил мои волосы.
— Не надо считать меня хорошим. По большей части мне всё ещё приходится притворяться рьяным нацистом и выполнять ту грязную работу, что они от меня ожидают. Я спасаю десять человек и посылаю двести на смерть одним росчерком пера. Я всё ещё убийца, Аннализа. Не по своей воле, но всё же убийца.
— Нет, это не твоя вина, а Гитлера.
Хоть он и кивнул, я видела по его глазам, что я его не убедила.
— Когда я только начал переговоры с секретной службой Соединённых Штатов, они спросили меня, почему, если я так не люблю партию, мне из неё просто-напросто не выйти? «Да вы же не понимаете», ответил я им, «это же не работа, которую можно вот так взять и бросить. Я в разведке и под присягой, а наши командиры всепрощением не отличаются. Только почуют измену, я и не говорю об открытом отречении, разговор короткий». «Выбор есть всегда», ответили они мне. Но нет у нас больше выбора, не при этом режиме.
— Генрих, я хочу тебе помочь.
— Помочь с чем?
— С твоей контрразведкой. Я могу быть твоим связным. Могу паспорта приносить. Я знаю очень много евреев, которые теперь живут в гетто, которым бы очень пригодилась наша помощь…
Он тут же прервал меня строгим голосом, каким обычно отдавал приказы своим подчинённым:
— Нет. Никогда. И думать забудь.
— Но почему нет? Я могу быть очень полезной, почему тебе не дать мне хотя бы попытаться?
— Ты никакого участия в этом принимать не будешь, и конец разговору. Я никогда не позволю тебе ставить свою жизнь под угрозу.
— Но ты же свою жизнь ставишь под угрозу, и каждый день, разве нет? Так чем я так сильно от тебя отличаюсь?
— Ты — женщина и моя жена. Я никогда тебе подобного не позволю.
— А ты — мой муж, и что из этого? Ты не думаешь, как я теперь буду переживать каждый день, провожая тебя на работу? Я тоже не хочу, чтобы ты рисковал своей жизнью, но в то же время я понимаю, почему ты это делаешь и никогда не попыталась бы тебя отговорить. Так почему тебе так сложно понять, как мне важно сделать что-то, хоть самую малость, чтобы помочь кому-то из моих людей? Почему ты лишаешь меня такой возможности? Только из-за эгоистичного желания знать, что я дома в безопасности и мне ничего не грозит, когда чью-то жену на улице в открытую расстреливают? Ты об этом не подумал?
Генрих смотрел на меня молча какое-то время, а затем наконец произнёс:
— Ты только что вернулась из гестаповской тюрьмы. Тебе посчастливилось выйти оттуда живой. Ты что, не понимаешь, что снова можешь туда попасть?
Я покачала головой.
— Дело уже не во мне, Генрих. Ты мне только что показал, что я могу сделать что-то важное. У меня наконец-то появилась цель в жизни, и я только за это буду всегда тебе безмерно благодарна. Прошу тебя, позволь мне помочь.
— Ну хорошо. — Он всё же сдался после очередной затянувшейся паузы. — Естественно, никаких серьёзных заданий я тебе поручать не буду, может, будешь передавать какие-нибудь сообщения кому-то из моих связных, они будут зашифрованы и ты всё равно ничего не поймёшь. Но ты должна запомнить раз и навсегда, что это война умов, а не игрушки. Ты должна будешь делать всё в точности, как я тебе скажу и вопросов не задавать. Всё как в армии, понятно? Здесь достаточно раз оступиться, и весь карточный домик рухнет прямиком на нас. Ты поняла?
— Так точно, герр штандартенфюрер!
Генрих только закатил глаза и пошёл в ванную умыться. Я же, совсем без сил, но со счастливой улыбкой на лице, забралась на кровать прямо в платье поверх покрывал и уснула, как только моя голова коснулась подушки.
Глава 13
Берлин, апрель 1939
Началась война. Война без единого выстрела. Война, объявленная рейхом всему остальному миру. Самым страшным было то, что мир, похоже, не собирался за себя стоять и вместо этого решил проглотить гордость и принять все требования фюрера во избежание возможного кровопролития. Наши армии двигались всё дальше и дальше на восток, заняв территорию Богемии, Моравии и Чехословакии. Все уже тогда знали, что Польша будет следующей.
Я осмотрела себя в зеркало в последний раз перед выходом на улицу. Я должна была убедиться, что я выглядела безупречно, и не просто безупречно, но сногсшибательно. На всякий случай я наложила ещё один слой красной помады, брызнула ещё духов на воротник и, ещё раз критически окинув взглядом своё отражение, вышла из дома. Погода была просто превосходная, не слишком жаркая и не слишком прохладная, поэтому моё пальто с пышным лисьим воротником смотрелось более чем уместно. А пальто это и было самой важной составляющей моего гардероба в тот день.
Наслаждаясь прекрасным днём, я дошла до ближайшей автобусной остановки, не слишком быстро и не слишком медленно, а как самая обычная домохозяйка с кучей свободного времени на руках. А я должна была выглядеть как можно более обычно, чтобы не вызвать ничьего подозрения. Когда автобус наконец прибыл, я улыбнулась офицеру, который помог мне подняться на подножку и села у окна, больше ни на кого не глядя. К тому времени я уже знала свою роль наизусть: ни с кем не заговаривай без надобности, старайся ни на кого не смотреть, но и не прячь глаза, если кто-то хочет с тобой заговорить. Будь вежливой, но в то же время холодной и отстранённой.
Я сошла на нужной остановке и прогулочным шагом направилась к рынку. Кивая на приветствия торговцев, я направилась прямиком к мясной секции. Мясник тут же меня узнал и расплылся в своей обычной, почти совсем беззубой улыбке.
