Просыпаясь, он удивлялся, что все еще жив. И проклинал судьбу свою за то, что, выпустив на волю, поставила на пути западню.
Он проваливался в сон. Временами. Видел себя на морском пляже, о котором так много мечтал и рассказывал Генька. Вот только чужое солнце не грело Огрызка. Ветер леденил тело. И вода в море казалась студенной. Кузьма жалел потраченных денег и времени. А просыпаясь, все хотел вернуться обратно в сон. И возвращался. В холодный барак на обледенелую шконку, на рудник, пронизанный ветром. В неволю. Но там он жил. Ожиданьем и надеждой. Не был одинок. Он верил во что-то. Здесь у него и этого не осталось. Кузьма понял, что о нем забыли. Его предали и бросили. Впрочем, так случалось в жизни Огрызка всегда.
Прошло еще время. Другой бы давно забыл родное имя. Кузьма еще дышал. Плохо различая, где он и что с ним, он потерял грань между сном и явью. А потому не понял случившегося, не поверил в реальность и лишь приподнял голову на яркий свет, брызнувший из отворившейся двери.
— Живой, мудило? — спросил незнакомый мужик, стоя на пороге.
Кузьма подумал, что видит хороший сон и поспешил к пего вернуться. Но тут же услышал:
— Ты что? Съехал на колган? Тыква отказала вконец? Я тебя живо на катушки поставлю! Иль на халяву я тут мудохался, выкапывал тебя? А ну, шустри, вскакивай на мослы! — тряхнул гость за плечо настырно. Огрызок глаза вылупил. Понес несусветное про нечистую силу со свиным рылом. Гость долго не слушал, схватил Кузьму за шиворот, тряхнул, выволок из землянки, воткнул головой в снег, чтобы мозги на место встали. И, выдернув из сугроба за загривок, впихнул обратно в землянку.
Вскоре и печь согрелась. Гость нарубил полный угол дров. Принес снега, растопил его, вскипятил чайник. Выйдя из землянки, собрал с куста шиповника горсть уцелевших ягод, заложил их в кипяток, потом тряхнул рябину. Подобрав несколько гроздей, тоже в чайник бросил.
— Похавать у тебя не водится? — оглядел землянку. И развязав рюкзак, достал несколько сухарей, махорку, спички: — Мурло отмой. И за печкой следи, чтоб не погасла. Сухари хавай. Я скоро буду, — пообещал и ушел, словно приснился.
Только цепочка следов осталась от него. Кто он? Даже имени не назвал. Вырвал из могилы, не ожидая благодарности.
Огрызок, нацедив настой из чайника, за сухари схватился. Размачивал их, ел жадно. Запихивал в рот каждую крошку, упавшую на стол ненароком. А через пару часов, когда поверивший в свое спасенье Кузьма уже поел все сухари, напившись настоя, сидел умытым у печки, в землянку вернулся гость.
— Во, дышим! Глянь сюда! Какую зверюгу замокрил! Рогатого! В сугробе припутал! Саданул пером и готов! Пойду остальное перенесу. Чтоб было что хавать, — сбросил половину лосиной туши. И, оглядев Кузьму, скомандовал: — Не канай падлой! Заделай мясо! — а сам ушел, торопясь, чтобы волки не сожрали остатки туши.
Кузьма, пыхтя, разрезал мясо на куски. Мыл его. Складывал в котелок, поднял на печку и распалил ее докрасна.
Пока мясо варилось, Огрызок едва выволок из снега лопату и кайло. Только тут он удивился. Чем же гость откопал землянку? И, оглядев узкий проход, понял, что снег пробивался ножом, широким и длинным, как у бойцов на бойне. Но чтобы орудовать им, нужна недюжинная сила. «Вон какие глыбы снега вырезал да выворачивал. С таким лучше не залупаться. Норовист, гад. Тыкву в задницу шутя вгонит», — дрогнул Огрызок. И понял, что наведался к нему не иначе, как фартовый. Кузьма вернулся в землянку. Там уже одуряющий запах мяса кружил голову. Мужик сглотнул слюну, глянул в кипящий котелок. Трудно ждать. Но что поделаешь?
Кружилась голова. Дрожали руки, ноги. Но вернувшийся гость не хотел замечать человечью слабость.
— Хиляй сюда! — позвал Кузьму. И отстегнув от пояса фляжку, подал Огрызку.
— Не пью! — отвернулся тот.
— Мудак! Это не водяра. Водись она у меня, не носил бы на поясе. На груди берег бы, чтоб грела нутро! Тут кровь лосиная. Теплая еще. Пей, хмырь болотный. Она силы вернет.
Огрызок жадно вцепился во фляжку. Пил густую солоноватую кровь. Торопился.
— Не спеши! Твое это! Я уже — от пуза! Тут тебе, чтоб добро не пропало! — смеялся гость. И, выложив сварившееся мясо на стол, заложил в котелок новую порцию: — Хавай, паскуда! Чтоб в пару дней на ходулях держался крепко. И похиляем отсюда! Покуда живы!
— Куда? — спросил Огрызок.
— На волю! К своим! Вот только дельце одно провернем. А там ищи ветра в поле, — хохотал уверенно. И, глянув на Кузьму, удивленно уставившегося на него, продолжил: — Иль не слышал про меня? Баркас я! Слинял из тюряги! Давно бы на материк смылся, да дело имею. Оно и приморило меня здесь. Кой с кем рассчитаться надо. Угольками калеными, а уж потом срываться но холодку. Усек?
— А кто должник? — полюбопытствовал Кузьма.
— Да есть один фраер! В зоне вместе кантовались. Кентом своим его держал. Отмазывал от лягавых. Гревом делился. Он раньше меня на волю смылся. Обещал в «малину» взять. Чтоб честь по чести. Я ему слинять помог. А он, пидер, мозги просрал. Слово забыл. И опаскудил честь фартовую. В «малину» не возник. Застрял, как падла, здесь, на Колыме!
Женился на лягавой! Секешь, Огрызок? Законников облажал! Не просто фраернулся!
— По мне хрен с ним! Лишь бы своих не закладывал, не высвечивал «малины», — отмахнулся Кузьма, сообразив, о ком идет речь.
— В том-то и дело: высветил! И расколол. Да не одного! Ссучился, падлюка! Меня накрыть хотел! Но не обломилась лафа! От меня он нигде не денется! Надыбаю и в руднике! Прикнокаю за все.
Огрызок, засомневавшись, головой качал.
— Я не один из зоны смылся. Ну и к нему. А он… Лягавых натравил!
— Чубчик не такой, — не поверил Кузьма.
— И ты его знаешь?
— Я в его «малине» с пацанов дышал. Как маму родную, пахана знаю. Натемнили тебе на него! Липа все! Не сука он! — распалился Кузьма.
— Красавчика накрыли с его помощью. Только Чубчик знал, куда тот хиляет. И вывел мусоров на след. Они и попутали. Размазали кента в ментовке.
— Откуда знаешь? — не поверил Огрызок.
— Я уже четыре раза в Магадане был. Виделся с ворами. Они и трекнули: мол, крышка Красавчику, угробили лягавые.
— Ты что? Обязанником ему был?
— Да! Его последнее слово передали мне — найти Чубчика, зажился, падла, на свете.
— Может, Красавчик сам фраернулся? — не верил Огрызок.
— С хрена ли? Слинявший с ходки зла не принесет. Ему и надо-то было скорее на материк. И почти слинял, да попутали, — вздохнул гость.
— А что ты с Чубчика хочешь?
— Не я, ты его загробишь! Усек? Но так, чтоб знал за что.
— Я? Нет, не могу! Чубчик — мой пахан. Да и я не мокрушник. Не доводилось мне! Нет! Да и с чего?
— Захлопнись, гнида! Иль валяешь в дурку? Так секи, со мной цирк не пройдет. Я тебя не на халяву из сугроба выгреб. Обязанник ты мне! Допер? И не отмажешься вовек, — глянул в глаза Огрызка жестко, зло.
