— Я никогда не задерживалась в одной школе настолько долго, чтобы стать заядлой прогульщицей. Кроме того, собирается дождь. Какая радость шататься под дождем?
— Пойдем наверх, я покажу.
Она снова засмеялась, но округлила глаза, поняв, что он говорит серьезно.
— Дилан, через пару часов ребята будут дома!
— За пару часов ты успеешь выполнить работу целого дня. — Дилан импульсивно сгреб Эбби в объятия. Ему приятно было слышать ее быстрый смех, видеть широко открытые от удивления глаза.
Ее сердце стучало, когда он вынес ее из кухни. Это было захватывающе, интимно. Эбби уткнулась лицом в его шею и пробормотала:
— Ни у кого из нас скоро не останется чистых носков!
— И только мы с тобой будем знать почему.
Они занимались любовью быстро, отчаянно, с самозабвением, которого она никогда раньше не испытывала. Одежда была беспорядочно разбросана по комнате. Занавески отдернуты, впуская в комнату мягкий предсумеречный свет. Он унес ее туда, где она никогда не бывала, туда, куда она наверняка побоялась бы отправиться с кем-нибудь другим. Как у ребенка, впервые катающегося на «Русских горках», у нее перехватывало дыхание, но она неслась все дальше и дальше.
Он чувствовал себя свободным, невероятно свободным, когда они неистовствовали, не размыкая объятий. Ее тело было горячим, как печка, и открытым ему, открытым для всего, чему он мог ее научить. Она была податлива, она была сильна. И она принадлежала ему. Поразительно ловкая, она выгибалась, теряясь в безотчетном удовольствии. Не в силах получить достаточно, он поднимался вместе с ней. В какой-то момент они оказались на постели, и их тела сливались, руки с руками, бедра с бедрами. То напряженные, то раскованные, то расслабленные, они двигались в унисон.
По окнам забарабанил медленный, ровный дождь.
Их ритм тоже замедлился и выровнялся по мере того, как страсть перерастала в нетерпение. На смену неистовству пришли тихие вздохи и мягкие движения. К чему порывистость? Постель была широкой и мягкой, тихий дождик успокаивал. Они брали друг у друга все приятное и простое, что могут дать друг другу любовники и никто больше.
Он чувствовал запах ее кожи, теплой от удовольствия, влажной от возбуждения. Никогда еще она не знала более пьянящего аромата. Ее пальцы гладили ему спину, и его мускулы податливо сжимались. Она никогда не чувствовала в себе сил, которые могли бы так возбуждать.
Они глубоко ушли в свой собственный мир, туда, где больше не слышен был дождь. Она нашла то, что ей так необходимо было найти, — доброту, сочувствие.
Сколько в ней пластов: ясность, мудрость, страсть. Он спрашивал себя, откроет ли он когда-нибудь их все. Видя одну ее сторону, он узнавал упрямую женщину, которая отбросила всякую осторожность, семью и семейные ценности ради такой мимолетной вещи, как любовь. С другой стороны, он видел уязвимость и самообладание. Он чувствовал, что обязательно должен узнать ее, сложить воедино две ее ипостаси. Эбби стала его навязчивой идеей. Но когда желания достигали наивысшей точки, а чувства плыли, значение имело только то, что она здесь, с ним.
Руки, некогда неуверенные, гладили его так, словно всегда его знали. Губы, некогда неуверенные, сливались с его губами так, будто больше никакой вкус на свете им был не нужен. Ее длинное, гибкое тело без всяких комплексов стремилось к его телу. Ее руки и ноги обволакивали его, как теплый шелк. Страсть бурлила в них, переливаясь через край…
Эбби спускалась по лестнице, в восторге от себя, когда дверь распахнулась.
— Вытирайте ноги, — машинально произнесла она, засмеялась и помчалась по лестнице навстречу двум своим промокшим ребятам.
— Идет дождь, — сообщил ей Крис.
— Правда?
— Все мои тетради промокли! — Бен снял пропитанную водой шапку и кинул на пол.
— Они бы не промокли, если бы ты положил их в ранец.
— Ранцы носят только девчонки! — Он поднял шапку, на которую мать бросила укоризненный взгляд, и сунул ей в руки пачку влажных, сморщившихся тетрадей.
— Пятерка! — воскликнула Эбби, схватившись за сердце, словно такой удар был для нее непереносим. — Да ведь на них кто-то написал «Бенджамин»!
Бен смущенно захихикал:
— Никто на них не писал! Это мои тетради!
— Это же контрольная работа по орфографии, и ни одно из тридцати слов не подчеркнуто как неправильное! И все это написал Бенджамин Фрэнсис Рокуэлл? Мой Бенджамин Фрэнсис Рокуэлл?
Бен сморщил нос, как делал всегда, когда называли его второе имя: — Да!
Эбби обняла сына за плечи.
— Ты знаешь, что это означает? — торжественно спросила она.
— Что?
— А то, что сегодня у нас все будет в шоколаде!
Бен расплылся в улыбке:
— И зефир будет в шоколаде?
— Обязательно!
— Насколько я понял, речь идет о шоколаде? — спускаясь по лестнице, спросил Дилан.
Эбби прижала к себе Бена за плечи.
— Мы отпразднуем стопроцентное попадание Бена в высшую категорию грамотеев!
Почти все слова из тридцати написаны правильно! — Она подняла тетрадь, сверкающую мокрым пятном, принявшим форму звезды.
— Выглядит внушительно! — заметил Дилан, погладив каждого из мальчиков по голове. — Прими мои поздравления!
— Не такое уж это грандиозное достижение, — пробормотал Бен, втайне явно обрадованный вниманием Дилана. — А можно я возьму три зефиринки?
— Мальчик явно умеет правильно использовать ситуацию! — заметила Эбби. — Ну, идем! Снимите и повесьте ваши куртки, — автоматически напомнила она, когда мальчики направились в кухню.
В течение двадцати минут мальчишки рассказывали о своих приключениях в школе, которые случались с ними ежедневно. Все это время они поглощали огромные порции какао, сопровождая их шоколадным печеньем и конфетами, после чего, отяжелевшие, с трудом передвигая ноги, но не забыв прихватить кое-что про запас, покинули кухню.
— Держу пари, что столько сладостей мне не доводилось есть за последние двадцать лет, — заметил Дилан, разглядывая свою пустую чашку.
— Вспоминаешь свое детство?
— Моя мать любила побаловать меня сладким. Она была очень хорошей кулинаркой. Я думаю, она и сейчас печет самые вкусные пироги с заварным кремом в Нью-Джерси!
— Тебе часто удается видеться со своими родителями?
— Всего лишь несколько раз в год. — Он пожал плечами, почувствовав легкий укол вины и отчуждения. — Почему-то кажется, что всегда не хватает времени!
— Я понимаю. — Эбби через плечо взглянула в окно. Когда наступит время, ее мальчики уйдут от нее, а она должна будет позволить им уйти. Такова плата за счастье быть родителем. — Я тоже не часто вижусь со своими. Они никогда подолгу не сидят на одном месте.
