Другие властители и полководцы того времени и последующих веков не только допускают проституцию в своем войске, но и рассматривают женский обоз как своего рода гарем, предоставляющий лучших женщин для высших чинов и их свиты. Проститутки терпят лишения, связанные с походом, перемещаясь либо пешком, либо верхом. Нередко до двух тысяч «продажных баб» ездят в обозе армии, среди них несколько сотен передвигаются верхом — значит, были проститутки, которые могли позволить себе известную роскошь. Владетельные князья не скупились на деньги и украшения для своих военно-полевых метресс, несмотря на жалобы, что кое-кто из этих дам наряжается роскошней, чем оставшаяся дома супруга.
Толпы доступных женщин следуют за крестоносцами на Восток. Летопись монаха Бертольда сообщает, что еще в 1096 году к первому отряду молодых воинов примкнули женщины в мужской одежде, и считает поражение войска наказанием за распутство крестоносцев. Когда в 1097 году рыцари подошли к Антиохии, предводители принимают меры, чтобы одолеть набирающий силу разврат в собственных рядах. Хронист Альберт фон Айкс рассказывает: «Если кого заставали за развратом, то их — и мужчин, и женщин — раздевали догола, связывали им руки за спиной, затем как следует стегали розгами и прогоняли по всему войску, чтобы остальным при виде такого ужасного наказания было неповадно идти на это постыдное преступление».
Полководец строгой морали, император Фридрих I Барбаросса, с самого начала Третьего крестового похода (1189 год) велит изгнать из военного лагеря пятьсот проституток, воров и бродяг, а при походе на Милан в 1158 году запрещает воинам держать возле себя женщин. У тех, кто осмеливается нарушить этот запрет, отнимают доспехи и оружие, к ним относятся как к отлученным от церкви. И все же когда несколько недель спустя, при переходе через реку По, императору пришлось бросить часть обоза, в нем оказалось множество женщин.
Число солдатских проституток, которых называли также походными женщинами или маркитантками, неудержимо растет. Когда доля дам, дарующих радость, в конце концов, непомерно увеличивается по отношении к численности войска, наступает время принимать меры. В 1339 году в Швейцарии бернцы собрались освободить родной город, осажденный врагами из кантона Во, и, чтобы облегчить продвижение войска, военный совет был вынужден запретить женщинам следовать за ним.
В 1342 году итальянский кондотьер немецкого происхождения Вернер фон Урслинген тоже оказался в затруднительном положении: при численности его войска в три с половиной тысячи солдат количество проституток, мальчишек и разного рода мошенников достигало тысячи. Чтобы держать в страхе это «войско в войске», над ним поставили начальника с большими полномочиями, «фельдфебеля над шлюхами», которому подчинялись как проститутки, так и шайка обозных мальчишек. Такая организационная мера стала популярной, и положение «фельдфебеля над шлюхами» теряет престиж лишь к Тридцатилетней войне — в это время он становится обычным солдатом.
Чтобы хоть как-то оправдать присутствие женщин, в походе на них возлагаются различные обязанности, не имеющие ничего общего с основным ремеслом. Они стирают, готовят для солдат, торгуют разными товарами и ухаживают за ранеными. В результате проститутки ведут отнюдь не праздную жизнь, их даже привлекают к работам по строительству укреплений, они, как и мужчины, вынуждены передвигаться форсированным маршем, «нагруженные одеялами, плащами, тряпками, горшками, котлами, сковородами, метлами, обмундированием и всяческим прочим скарбом». Они шагают, подоткнув юбки, по пыли и грязи, иные даже босиком.
Но не только сомнительный сброд тащится с войском через пол-Европы, есть там и девушки авантюрного склада из лучших домов. «Садик Венеры», сборник текстов и песен XVII века, содержит рассказ двух солдат, живописующих — по всей видимости, с натуры — молодую знатную даму, которая сбежала с солдатом и стала «бродячей шлюхой» в знак протеста, потому что супруг бил ее «по морде».
Возлюбленный без определенного места жительстваБез сомнения, совесть бродячего авантюриста — возлюбленного без определенного места жительства — отличается от совести порядочного горожанина. Вероятно, бродяга слишком хорошо знает людей и не переносит жизни в традиционных границах общества, поскольку видит его лживость. У авантюриста возникает желание убежать от всех досадных ограничений, ускользнуть от мелкого злобного вранья, которое стало обязательным. Он рвется прочь из атмосферы всеобщего криводушия, растлевающей разум и притупляющей чувства. Он не одобряет эту культуру и время от времени ощущает непреодолимую потребность вырваться за рамки общества и отдохнуть от слишком сложного традиционного образа жизни.
Чтобы понять ультраромантического авантюриста, нужно знать его предысторию, почувствовать, как манит и чарует раскрепощенная, непринужденная жизнь, однажды испытав которую он уже не в силах измениться. Он счастлив своей свободой от общественного долга, от мелочных пут повседневного быта, от ничтожности, которая отравляет его жизнь в такой мере, что она становится ему уже не в радость, а в тягость. Превратившись в авантюриста, бродяга существует вне смехотворных ограничений и не особенно вникает в комедию условностей и приличий.
Романтическое любопытство зовет его в чужие страны, и только он еще умеет путешествовать. Дальние дали манят его, обещая блаженство; потребность изведать многообразие жизни гонит его с места на место. Чтобы утолить эту отчаянную жажду, он готов лгать, жульничать, мошенничать и — если надо — красть. Будь его натура глубже — чего нельзя и предположить, поскольку глубина требует покоя, — то на вопрос, чего он, собственно, ищет и ради чего ставит на кон свою жизнь, такой человек мог бы ответить только одно: «Я не знаю». Он гонится за счастьем, которого не бывает, которое нельзя отыскать. Авантюрист нигде не чувствует себя как дома, ему неведома тоска по родине. Жизнь его отнюдь не легка — ведь дороги полны опасностей. Повсюду творится страшное. Люди по ничтожному поводу хватаются за нож, и те, кто скитается по дорогам, странствуют с большим риском для жизни. По закону все трактиры должны закрываться засветло, но в результате драки просто переносятся на улицу.
Положение улучшилось только в XVI веке, с укреплением полицейской власти. Города постепенно перестают быть центрами притяжения и местом скопления всякого сброда. Теперь все темные личности стягиваются в деревни, где из-за отсутствия полиции можно беспрепятственно дурачить суеверных крестьян.
Впрочем, наш авантюрист не имеет ничего общего с грабителями и мошенниками. Разумеется, он подпадает под категорию «бродячего люда», и это уже повод для презрения. Средневековью свойственна оседлость, люди не стремятся познакомиться с чужим образом жизни, а потому имеют столь странное, смутное и фантастическое представление о других странах и народах. В эту эпоху свободным и заслуживающим уважения считается лишь тот, кто живет на собственной земле.
Беспокойный образ жизни, постоянные переезды пришлых людей внушают средневековому человеку обоснованное недоверие. И выражение «бродячий люд» — как, впрочем, и поныне — свидетельствует о чем угодно, но не об уважении. Эти люди стоят вне общества. Под «странствующим студентом» в Средневековье подразумевают разбойника, который кочует из города в город, под «странствующей барышней» — бродячую проститутку (ремесло последней распространилось одновременно с расцветом «блудливого войска»). Странствующая барышня стоит на низшей ступени социальной иерархии, ей приходится мириться с ругательными прозвищами, тогда как о городских публичных женщинах зачастую отзываются вполне благожелательно. Взаимосвязь между странствующей распутницей и преступным миром проявляется даже в том, что большинство народных обозначений проститутки происходит из воровского жаргона.
