В этот момент кабинет психолога на Каширке пришелся бы очень кстати.
Но дверь в этот кабинет, как всегда, была заперта на замок. Копаться в своих чувствах пришлось не профессиональными, а своими собственными трясущимися неумелыми руками. Вернее, руками людей, которым в жизни пришлось столкнулись с похожим опытом.
Автор книги «Благодать и стойкость» Кен Уилбер, несколько лет отважно помогавший своей жене справляться с раком груди, подробно и точно описывает состояние человека, который находится рядом со смертельно больным родственником: «Внутри себя ты начинаешь осознавать: сколько бы ни было проблем у тебя самого, все они меркнут на фоне того, что у любимого человека рак или какая-нибудь другая смертельно опасная болезнь. Поэтому ты неделями или месяцами просто перестаешь думать о своих проблемах. Ты как бы захлопываешь их. Тебе не хочется расстраивать любимого человека, не хочется делать так, чтобы ему было еще хуже, а кроме того, ты сам повторяешь про себя: «Что ж, но ведь я не болею, со мной все не настолько плохо». Примерно через несколько месяцев такой жизни (убежден, что этот срок различен для разных людей) ты постепенно начинаешь осознавать: из того, что твои проблемы меркнут, скажем, по сравнению с раком, вовсе не следует, что они исчезают. В действительности они только усиливаются, потому что теперь у тебя уже две проблемы: та, что была в начале, плюс то обстоятельство, что ты не можешь ее артикулировать и тем самым найти для нее решение. Проблемы растут, как снежный ком: ты пытаешься закрыть крышку плотнее, но они выбивают ее с новой силой. Ты начинаешь медленно сходить с ума. Если ты интроверт, у тебя начинаются легкие судороги, дыхание учащается, тобой овладевает беспокойство, ты слишком громко смеешься и пьешь слишком много пива. Если ты экстраверт, ты взрываешься в самые неподходящие минуты, у тебя начинаются приступы раздражения, ты с громким стуком захлопываешь дверь, когда выходишь из комнаты, расшвыриваешь все вокруг и пьешь слишком много пива. Если ты интроверт, то у тебя бывают минуты, когда тебе хочется умереть; если ты экстраверт — минуты, когда ты хочешь, чтобы умер любимый человек. Если ты интроверт, то бывают минуты, когда ты хочешь убить себя; если экстраверт — минуты, когда ты хочешь переубивать их всех. В любом случае в воздухе витает смерть; сознанием неудержимо овладевают раздражение, злость и отчаяние вместе с ужасным чувством вины из-за того, что ты испытываешь все эти темные чувства. Разумеется, с учетом сложившихся обстоятельств все эти чувства вполне естественны и нормальны. Честно говоря, я бы побеспокоился за человека, у которого они время от времени не возникают. А самый лучший способ справляться с ними — это говорить о них. Я не знаю, как сильнее это подчеркнуть: единственное решение — говорить».
Я согласен с Кеном на все сто, на все двести процентов. Говорить. Разговаривать. Делиться. Выпускать наружу. Не закапывать все это в себе. Но с кем об этом можно и нужно говорить? С Юлей? Ни в коем случае. Ведь по большому счету больная жена — это и есть самая большая моя проблема. Что я скажу ей? Ты знаешь, дорогая моя Юля, у меня есть проблема, которая не дает мне расслабиться ни на минуту вот уже пару месяцев. И эта проблема — ты и твоя болезнь. Отличный получится разговорчик, духоподъемный. После него можно сразу в петлю. Нам обоим.
На этот счет у Кена Уилбера есть неутешительный вывод, с которым я снова согласен на все сто и двести процентов: «… Как только ты решил, что должен об этом поговорить, возникает проблема: с кем? Среднестатистический человек делает нормальную и понятную вещь: он или она разговаривает с родными, друзьями и приятелями. но все, кроме самых преданных друзей, начинают потихоньку обходить тебя стороной, ведь слово «рак» постоянно висит на горизонте черной тучей, которая готова излиться дождем на любое торжество. Ты превращаешься в какого-то хронического нытика, но никто не хочет слушать твое нытье; люди устали выслушивать одно и то же. Хроники никому не интересны. Так люди, ухаживающие за больными, наконец понимают, что их собственные проблемы размножились, а социальные способы их разрешения не срабатывают. Они начинают чувствовать себя абсолютно одинокими и брошенными. И в этот момент они либо сбегают, либо психологически ломаются, либо становятся алкоголиками, либо прибегают к помощи профессионалов».
Во время лечения вокруг нас всегда находились друзья. Они искренне желали нам всего лучшего. Поддерживали, как могли. Оказывали любую помощь, стоило нам о чем-то заикнуться: привозили среди ночи необходимые и дорогие лекарства, отвозили куда нужно и когда нужно нас самих, молчали, слушали, обнимали и утешали. Но поговорить по душам я не мог ни с одним другом. Ни их, ни моей вины в этом нет. Просто онкологического больного может понять только онкологический больной. Родственника онкологического больного поймет только родственник онкологического больного. Но никто не поймет ни тех ни других так хорошо, как профессиональный онкопсихолог, в кабинет которого на Каширке попасть было нельзя. На поиски такого редкого (почти маргинального в современной России) врача где-то за пределами Каширки у меня просто не было времени.
Тем временем пришли очередные результаты Юлиных анализов. Кровь была настолько скверной, что дальнейшее лечение было поставлено под вопрос.
36
— Поговори со мной чуть-чуть, меня успокаивает твой голос. Поговори, пожалуйста.
— Когда все это закончится, я возьму в одну руку тебя, в другую руку Луку и увезу вас на море. Нашими единственными врагами будут прибрежные медузы. Нашей единственной заботой будет выбор ресторана на ужин. Нашим единственным развлечением — провожать рыжее солнце. Один день — одно дело. Помнишь?
— Ага.
— Не будет больше никакой боли. Не будет расписания приема таблеток.
Не нужно будет спать с пакетом для рвоты под подушкой. Твое тело будет ласкать прохладный ветер, бугры на венах разгладятся. А волосы снова отрастут, и из-за высокой влажности они — песчаные — будут кудрявиться и не слушаться расчески. Никакого метро, никаких пробок, никаких маршруток, никакой целлулоидной еды, никакой грязи, никакой проклятой Москвы. Вода, песок, солнце, ты, Лука, я. Обещаю тебе, девочка моя. Потом мы поедем в Европу на Моррисси и будем, если хочешь, ездить за ним по разным городам и ходить на все его концерты подряд. Когда мы вернемся, обязательно переедем жить на дачу. Я буду готовить твои любимые овощи на углях хоть каждый день. Раздобуду лодку и буду катать тебя на ней по реке, пока тепло. А зимой поедем на нашу любимую конюшню кормить лошадей яблоками. Помнишь, как у них из носа пар валит? Как из трубы паровоза. И этим дыханием можно даже руку согреть.
— Хорошие планы. Ром, какой у тебя был самый лучший Новый год? Можешь вспомнить?
— Да. Легко. 31 декабря 2009 года. Мы с тобой в майках и шортах стояли под уличным фонарем, прислонившись друг к другу, слегка обнявшись. Облизывали пересохшие от волшебного чараса губы, молчали и улыбались. Дело было в Индии. Дел не было. Ничего не было. Это лучший Новый год.
— Как жаль, что мы перестали ездить в Индию.
— Не то слово. А ты помнишь, как Индия на нас обиделась и решила сама к нам приехать?
