Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
Я стоял потрясенный и подавленный… Потоки взбудораженных людей в поисках своего кумира проносились мимо меня с утробным ревом. Некоторые из них, задрав голову, нетерпеливо спрашивали:
— Где он, где?!
Боже мой, как глупы люди, сотворившие себе кумира! Я испытывал какое-то мстительное облегчение, что мои читатели-почитатели обознались, спутали меня с генералом КГБ. Ни с того ни с сего вдруг несколько раз призывно взмахнул рукой и закричал им благим матом, указывая в хвост состава:
— Я видел его, там он, там!..
Потом опомнился, неожиданно обнаружив, что у меня обострилось не только внешнее и внутреннее зрение, но и слух.
— О, Владыка, я не о том… то есть я согласна, что снизошло на Митю, что ему помогает Всевышний, но тогда зачем я ему теперь?.. Я думала, что без меня он погибнет, может, умрет даже, но раз Бог его спас, имею ли я моральное право возвращаться к нему? И при этом, как говорится, походя жертвовать своей высокой целью — по сути, матерью Розарией Российской жертвовать?! Вот в чем вопрос, дорогой Владыка.
— Да-а, вопрос каверзный. В былые времена за такие вопросы предавали анафеме, — строго ответил священник.
Скажу откровенно, я искренне посожалел, что ушли былые времена. Оглянитесь, сколько каверзных всяких людишек объявилось среди простого люда, да и среди самих служителей Церкви! Напялят рясы, возьмут в руки вместо хоругви транспаранты и шествуют по Верховным Советам, спускам да взгоркам. Чады народные, возвысились — были избранниками Божьими, стали — городского и сельского населения. Анафеме их всех, анафеме, как в былые достопамятные времена. А еще лучше, как во времена Христа, всенародно побить камнями, чтобы неповадно было мутить честной православный люд.
Я и думать не думал, что моя мысленная филиппика в защиту былых времен будет не только услышана иерархом и Розочкой, но и пагубно скажется на их беседе. Но именно так и произошло.
— Дорогая Индира Ганди! — точно известный генсек, чревом провещал священник. — Вы не только индийская, но и наша матерь.
«При чем тут это, не понимаю?!» — ужаснулся я.
Розочка вспыхнула, глаза сверкнули, она все поняла, но совладала с собой, ехидствуя, заметила:
— Я — госпожа Тэтчер, Тэтчер, включился, га-а?
Священник изумленно поднял глаза к небу и трижды широко и обстоятельно перекрестился. Он не об этом и не так хотел говорить, его целью было склонить Розочку вернуться домой. Он хотел сказать, что Розочке всегда нужно быть рядом с таким замечательным человеком, как Митя Слезкин, и вдруг…
Я остолбенел, застыл, как памятник. А мне надо было не застывать, а как-то исхитриться и все же подать священнику сигнал, чтобы помолчал или помедлил с ответом, но я растерялся, застыл… И тогда со свойственной святым отцам кротостью и в то же время настойчивостью, которая камень точит, он сказал:
— Свобода воли!.. Дорогая Индира Тэтчер, железная леди, мать Розария, твою так!
Я как стоял, так и рухнул в людской поток.
— Где он, где?!
«Затоптали», — подумалось как бы в ответ, и я, как утопающий хватается за соломинку, ухватился за эту второстепенную случайную мысль.
И сразу толпа остановилась, замерла — я увидел Розочку. Горестно прижимая руки к груди и пошатываясь, она невидяще шла в мою сторону.
— Это все она… она, мать Розария Российская, виновата, — угрожающе слышалось со всех сторон. — Это она, она погубила нашего любимого Поэта Митю!..
Вновь мелькнула косвенная мысль, как бы между прочим мелькнула — а ведь и ее, Розочку, сейчас затопчут! Лиха беда — начало…
В страхе очнулся… Что за вздор, что за белиберда?! Вот что такое рукописи из редакционных залежей. Вот что такое счастье без всяких мотиваций. Как бы там ни было, а нескончаемой любви Ефима Ефимовича и Аллы Леопольдовны у меня с Розочкой не получилось.
Глава 19
Моя соседка, которая забрала ружье Двуносого, была одинокой матерью, работала швеей в мастерской индпошива. Когда мы жили с Розочкой, я ее практически не замечал. Знал, что у нее есть сын-дошкольник по имени Артур, которого она водит в круглосуточный садик, — вот почти и всё. Кстати, имя сына запомнилось потому, что однажды я дал ему шоколадную конфету и, как водится, поинтересовался, как его звать. (Знакомство происходило в общественной кухне.) Она подскочила, разъяренно вырвала конфету и бросила в помойное ведро.
— Ему нельзя давать шоколад! — гневно сказала она и, взяв ребенка на руки, резко поправила, что он не Артур, а Артур?.
Зимой и летом одетая в расстегнутую кофту шахматного цвета поверх простенького василькового платья, она не располагала к знакомству. Розочка говорила, что ее муж Гива (мы его не застали) возил из Тбилиси разливное вино и якобы обсчитался всего на пару железнодорожных цистерн, но его все равно посадили. Накануне ареста он всю ночь веселился с дружками, а потом обошел на этаже все комнаты и в каждой со словами «Гива презентует» оставил по бутылке «Ркацители».
В общем, мы взаимно избегали знакомства, и я даже имени ее не знал. А тут после «ружья» и после того, как наотрез отказался от термосочков Алины Спиридоновны, она вдруг сама заявилась вместе с участковым терапевтом, причем вела себя так, словно я был по меньшей мере ее родственником. Именно она сдернула с меня одеяло и, подталкивая в спину, поставила перед врачом-старикашкой, который, увидев меня, не скрывал восхищения и так аппетитно цокал языком, словно мысленно уже приготовил из меня редкий деликатес. Он и общался только с нею: приглашал прислушаться к звукам, которые он извлекал, обстукивая мои ребра; объяснял, почему с медицинской точки зрения выражение «тонкий и звонкий» является оптимальным. Он настолько обрадован был «изумительным случаем» (его слова), что напоследок не отказал себе в удовольствии «посчитать мне позвонки», то есть несколько раз сверху вниз и обратно провел по ним согнутым средним пальцем и пообещал, что в следующий раз непременно покажет меня своей практикантке, которая, безусловно, будет в восторге от хрестоматийного дистрофика.
Я тепло поблагодарил его, но никаких рецептов он не оставил. Сказал соседке, что надо начинать с рыбьего жира и манной каши и постепенно увеличивать рацион до нормальных пределов, вот и все рецепты.
Врач-старикашка больше так и не появился. Зато соседка приходила каждый день, точнее, каждый вечер. Она приносила кастрюлю манной каши и чайник кипятка, которым при мне заваривала чай в пол-литровой банке. Потом садилась на табуретку и рассказывала о новостях, потому что я уговорил ее не делать уборку и вообще не дотрагиваться до рукописей, разложенных на полу.
От нее я узнал, что шайку Двуносого вначале хотели отправить на лечение в ЛТП, а после путча безо всяких разговоров уволили с завода, и дело с концом.
— Но главное не это, — сообщила она шепотом. — Они теперь с раннего утра и до позднего вечера торгуют пивом возле проходной телевизионного. Обставятся ящиками и дерут с людей втридорога. И что самое странное — сами не пьют, их несколько раз забирали в милицию, а потом с извинениями отпускали. Двуносый хвастался, что против них нет никаких улик, они пиздесмены.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
