Затем молодые отправились в свадебное путешествие по маршруту: Соединённые Штаты Америки — Гавайские острова — Япония — Корея — Шанхай — Гонконг — Индия. Это путешествие должно было длиться шесть месяцев, и его оплачивал кайзер — это был его свадебный подарок.
После отъезда дочери здоровье Кирилла Владимировича ухудшилось — у него были проблемы с кровеносными сосудами на ногах. 22 сентября 1938 года Кирилла перевезли из Сен-Бриака в Париж — у него началась гангрена. Врачи не решились делать операцию из-за больного сердца пациента. 12 октября 1938 года Кирилл Владимирович скончался на 62-м году жизни.
А теперь я вновь передаю слово Графу: «…возник вопрос, в какую церковь поставить гроб для отпевания. Это звучит странно, так как в Париже был один настоящий собор Св. Александра Невского на рю Дарю, который в императорские времена служил посольской церковью. Так что, естественно, гроб с останками Государя должен был бы быть поставлен в нём. Но собор на рю Дарю входил в юрисдикцию митрополита Евлогия. Собор юрисдикции Карловацкого Синода, во главе которого теперь стоял митрополит Анастасий, на рю Буало был переделан из обыкновенного гаража. Во главе западноевропейской епархии юрисдикции Синода стоял митрополит Серафим.
Государь и Государыня посещали оба собора, когда бывали в Париже, но их симпатии были на стороне Карловацкого Синода, позицию которого они считали правильной. Кроме того, как бывший председатель Синода митрополит Антоний, так и теперешний митрополит Анастасий были им особенно близки. Поэтому и в Сен-Бриак всегда приглашался настоятель собора Знамения Божией Матери на рю Буало протоирей о. Василий Тимофеев. Владимир Кириллович, следуя по стопам своих родителей, посещал оба собора, стараясь не углублять церковного раскола.
Конечно, разрешение вопроса, в какую церковь ставить гроб Кирилла Владимировича, всецело зависело от детей — Марии Кирилловны и Владимира Кирилловича, но они столкнулись в этом вопросе с пожеланиями братьев и сестёр их отца. Борис Владимирович и Андрей Владимирович не считались ни с чьей «юрисдикцией» и считали, что гроб их брата по его положению должен стоять в лучшей церкви Парижа, церкви на рю Дарю. Елена Владимировна не признавала митрополита Евлогия, как отрешённого от служения Карловацким Собором, и считала совершенно недопустимым, чтобы её брата отпевал запрещённый к служению пастырь. Она заявила Владимиру Кирилловичу и Марии Кирилловне, что если гроб будет поставлен в церкви на рю Дарю и отпевание будет совершать митрополит Евлогий или кто-либо из его священников, то она не будет на нём присутствовать и слагает с себя все заботы по похоронам.
Таким образом, положение для Владимира Кирилловича и Марии Кирилловны создалось очень трудное и неприятное. Но они встали на совершенно правильную точку зрения: во-первых, что Государю всегда была ближе по душе церковь, руководимая Карловацким Синодом с митрополитом Анастасием; во-вторых, что раз этого так хочет их тётя, Елена Владимировна, которая проявила столько забот об их отце, когда он лежал в госпитале, и готова и дальше заботиться о похоронах, то они должны пойти навстречу её желанию. Поэтому гроб был поставлен в соборной церкви Знамения Божией Матери на рю Буало, а отпевание совершали митрополит Серафим и протоирей о. Василий, в сослужении ещё нескольких священников. Это решение встретило большое неудовольствие со стороны братьев Государя и русской парижской эмиграции, прихожан церкви на рю Дарю.
Отпевание состоялось 16 октября 1938 г. и было очень торжественным. Оно длилось три часа. На нём присутствовали все члены императорской фамилии, находившиеся в Париже, с жёнами, и княгиня Брасова, вдова великого князя Михаила Александровича, представитель французского правительства и послы — Англии, Румынии, Югославии, Дании, Голландии и Венгрии. Церковь была так переполнена, что многим пришлось стоять снаружи. Гроб был покрыт венками и обставлен цветами. Впереди лежали подушки с орденами, а над гробом склонялся императорский штандарт. У гроба несли дежурство чины Корпуса Императорской армии и флота, а также младороссы.
После отпевания великая княгиня Мария Кирилловна сейчас же уехала в Аморбах и Кобург. Туда должен был быть привезён гроб и опущен в склеп герцогов Кобургских и поставлен рядом с гробом Государыни. Марии Кирилловне предстояло быть хозяйкой на вилле «Эдинбург» и принимать всех приезжающих на похороны родственников и других лиц»[68].
Прошу извинения у читателей за длинную цитату, но тут Граф ещё раз хорошо показывает взаимоотношения в эмигрантской среде.
7 марта 1995 года прах Кирилла Владимировича был перевезён в Великокняжескую усыпальницу Петропавловского собора Петропавловской крепости Санкт-Петербурга вместе с прахом его супруги.
Глава 14
Великие князья Борис и Андрей Владимировичи
Летом 1917 года великие князья Борис и Андрей Владимировичи вместе с матерью великой княгиней Марией Павловной перебрались из Петрограда в Кисловодск. Туда же прибыла и Матильда Кшесинская — метресса Андрея. Там они сравнительно уютно прожили бурные 1918 и 1919 годы.
В начале августа 1918 года большевики, занявшие Кисловодск, провели обыск у Бориса и Андрея и допросили их. 13 августа великие князья Борис и Андрей Владимировичи вместе с адъютантом фон Кубе бежали из Кисловодска в горы в Кабарду. В конце сентября белый генерал Шкуро занял Кисловодск, а 23 сентября вернулись великие князья Борис и Андрей вместе с полковником фон Кубе. Они приехали верхом в сопровождении представителей кабардинской знати, охранявшей их в дороге. За время пребывания в горах братья Владимировичи отпустили бороды, и теперь Андрея многие принимали за Николая II. По словам Матильды, «действительно, они были очень похожи».
Но вскоре белые ушли. Матильде и великим князьям пришлось покинуть Кисловодск и около месяца скитаться по ближайшим станциям. 21 октября они добрались до Туапсе.
13 февраля великие князья Борис, Андрей, Мария Павловна и Матильда Кшесинская поднялись на борт парохода «Семирамида», принадлежавшего итальянской компании «Триестино Ллойд». «Правда, мы ещё находились в российских водах, но уже на палубе итальянского судна, — пишет Кшесинская. — После всего пережитого каюта первого класса казалась нам верхом роскоши. Чистое постельное бельё, удобные кровати, ванна, туалет, парикмахер — всего этого мы были лишены много месяцев. Придя впервые на обед в столовую, мы просто не поверили своим глазам: столы были накрыты чистыми скатертями, на которых стояли столовые приборы. Словом, всего этого мы не видели с незапамятных времён. Когда элегантно одетые официанты стали подавать обед, состоявший из множества вкусных блюд, мы просто остолбенели — так велик был контраст с тем, что мы недавно пережили. Если добавить к этому ощущение полной безопасности, то можно себе представить наше настроение. Нас смущали только лохмотья, в которые мы были одеты, но другой одежды никто не имел»[69].
