Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
18 марта Ежов на секретном совещании руководящего состава НКВД, состоявшемся в клубе НКВД, объявил:
«С 1907 года Ягода находился на службе царской охранки!.. И еще я могу доказать, что Ягода и его ставленники – не что иное, как воры, и в этом нет ни малейшего сомнения. Разве не Ягода назначил Лурье начальником инженерно-строительного отдела НКВД?.. Многие годы эти два преступника, Ягода и Лурье, обманывали партию и свою страну. Они строили каналы, прокладывали дороги и возводили здания, стоящие огромных средств, но в отчетах указывали, что затраты на них обходились крайне дешево. Но как, спрашиваю вас, товарищи, как этим мерзавцам удалось это? Как, спрашивается?
Очень просто. Бюджет НКВД не контролируется никем. Из этого бюджета, бюджета собственного учреждения, Ягода черпал суммы, нужные ему для сооружения дорогостоящих зданий по крайне «дешевой» цене. Зачем Ягоде и Лурье нужно было это строительство? Зачем им нужно было строить дороги? Это они делали в погоне за популярностью, чтобы завоевать себе известность, заработать себе награды!» [293] . Стенограмма выступления Ежова на этом заседании не велась, о нем известно только из рассказа перебежчика – резидента ИНО НКВД в Голландии Вальтера Кривицкого, автора книги воспоминаний «Я был агентом Сталина» [294] . Но в те дни, конечно, о совещании стало широко известно среди работников центрального аппарата НКВД. Смысл ежовского выступления, как полагают, состоял в том, чтобы посеять среди ягодовцев, продолжавших контролировать аппарат ГУГБ НКВД, панику и взаимное недоверие.
И это удалось. Агранов, который все еще оставался первым заместителем Ежова и начальником ГУГБ, вел себя словно затравленный заяц. Он также выступил на совещании и заявил: «Неправильную антипартийную линию... занимали Ягода и Молчанов». И тут же разразился похвалами в адрес Ежова, который вскрыл происки Ягоды и Молчанова и, по словам Агранова, поставил «на верные рельсы следствие по делу троцкистско-зиновьевского террористического центра». Сам Ежов оценил свои следственные таланты куда скромнее и тут же пояснил, что вообще-то арестовывали без доказательств, руководствуясь одним лишь чутьем, после чего арестованных, по его выражению, «брали на раскол». Из выступления Ежова стало ясно, что любого из людей, близких к Ягоде или Молчанову, могут арестовать безо всяких оснований: «следствие вынуждено ограничиваться тем, – откровенно признал Ежов, – что оно нажимает на арестованного и из него выжимает» [295] .
Откровения Ежова произвели устрашающее впечатление. Мы уже видели на примере Агранова, как он бросился «разоблачать» Ягоду и Молчанова с одновременными славословиями в адрес Ежова. Остальные ягодовцы шарахались друг от друга как от зачумленных. «Психическая атака» дала результат: люди, державшие в страхе всю страну, охватившие ее своими стальными щупальцами, сами были парализованы страхом. Оставалось только как можно быстрее, пока шок не прошел, материализовать химерические страхи ягодовцев; превратить то, чего они боялись, в реальность.
Несколько дней ушло на планирование предстоящих арестов. Начали, как и в случае с поляками, с периферии: некто Леван Гогоберидзе, в прошлом секретарь ЦК Грузии, а затем секретарь Ейского горкома, дал уличающие показания на чекиста А.О. Эйнгорна, который якобы пересылал за границу письма застрелившегося в 1935 г. партийного оппозиционера Ломинадзе. Ежов распорядился заготовить ордер на арест майора госбезопасности Эйнгорна, занимавшего в то время должность особопорученца Миронова по КРО, и заранее подписал его. Но исполнение ордера было отложено. Ежов и Фриновский выжидали, пока Гогоберидзе расстреляют, чтобы он не смог отказаться от своих показаний, а Эйнгорн не смог их опровергнуть на очной ставке. Повлиять на дату расстрела они в данном случае не могли, поскольку, как пишет в своих воспоминаниях «Разведка и Кремль» ветеран советской разведки Павел Судоплатов, репрессии в отношении грузин затрагивали личные связи и отношения Сталина, поэтому в каждом подобном случае приходилось ждать сигнала из Кремля.
Наконец, 21 марта пришло сообщение из Тбилиси о том, что приговор Гогоберидзе приведен в исполнение. В заранее приготовленный ордер на арест Эйнгорна вписали дату и фамилию исполнителя в такой спешке, что под рукой не оказалось даже чернил, сгодился простой карандаш [296] . Смертоносное колесо завертелось.
На следующий день после ареста Эйнгорна, 22 марта, арестовали Лурье и отдали его «комсомольцам»-костоломам, которые должны были получить от него признания в том, что его как злостного махинатора, контрабандиста и растратчика умышленно покрывал Ягода. А параллельно набирало обороты дело «связистов». В середине марта по их показаниям было принято решение об «изъятии» Воловича. Его отправили на отдых в Сочи, он выехал, как обычно, в персональном вагоне, где и был арестован в тот же день, что и Лурье, – 22 марта [297] . Вероятно, при аресте у него обнаружили заявление, подписанное золовкою Ежова. Дело в том, что у наркома был брат Иван Ежов, жестокий пьяница, человек бедовый и очень буйного нрава (сам нарком в дальнейшем называл его «полууголовным элементом»). В юности братья жили вместе, и Иван, связавшийся с известной петроградской уличной хулиганской шайкой «Порт-Артур», имел манеру бить брата Николая мандолиной по голове [298] . После того как брат от него съехал, Иван взялся за вразумление своей жены Зинаиды. Его буйство она долго терпела, но когда Николай стал наркомом, а Иван начал сожительствовать с другими женщинами, Зинаида по простоте своей решила обратиться с устным заявлением в НКВД, дабы непутевого мужа приструнили. Она попала на прием к некоему сотруднику НКВД Савичу, а тот отправил ее к Воловичу. Это было 26 ноября 1936 г., как раз накануне расформирования Оперода. Приняв заявление (видимо, в процессе приема оно приобрело письменную форму, коль скоро о его содержании сохранились дальнейшие упоминания), Волович никакого хода ему не дал [299] , но факт собирания компромата на родню Ежова вызвал столь сильное негодование последнего, что по случаю ареста Воловича он счел нужным доложить об этом самому Сталину [300] .
36-летний, жизнерадостный, веселый, циничный «Зоря» Волович по случаю ареста сразу же сник, увял, выражаясь жаргоном карательного ведомства, «полинял». Он без долгого сопротивления признал, что давал приказ о прослушивании правительственных переговоров, и сообщил о том, что прослушивание членов правительства велось по заданию Ягоды.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
