Когда мне твердили, что я — падшая женщина, меня это одновременно угнетало и возбуждало. Так произошло и сейчас: я вдруг с особой силой ощутила влечение к Джорджу; оно оказалось совершенно неодолимым.
Расстегнув пуговицы на сорочке, я молча поманила Джорджа. Он подошел, и я расстегнула его одежду.
Миссис Ри принялась стучать в запертую дверь:
— Элиза, я забочусь только о тебе!
Джордж прижал меня к стенке. Я нащупала его мужскую плоть; под моими пальцами она сделалась упругой и тугой. Джордж уткнулся лицом мне в шею; я чувствовала его быстрое дыхание, слышала биение сердца.
— Ну же — погуби меня, — прошептала я, обвивая его ногами.
Из преград всего-то была одна нижняя юбка, однако от волнения Джордж не сразу до меня добрался. Ощутив внутри себя его мужскую плоть, я на миг представила слепой жадный рот морской анемоны, захвативший добычу; точно так же и я держала в своем лоне Джорджа.
Мы бы упали, не будь рядом стены.
Миссис Ри продолжала взывать из-за двери:
— Мужчины могут вытворять что угодно, однако расплачиваются за это женщины!
— Погуби меня, — снова шепнула я.
Больше Джордж не дал говорить: он неистово целовал меня в губы, и я уже не могла вымолвить ни слова.
Миссис Ри громко стучала в дверь.
— Он оставит тебя ни с чем!
Я крепче обвила ногами бедра Джорджа. По телу прокатывались волны удовольствия. Несколько раз мы едва не упали.
— Элиза, Элиза!
Наконец я услышала удаляющиеся шаги. Когда со стуком закрылась входная дверь, мы повалились на пол. Джордж вскрикивал все чаще. Меня затопило восхитительное тепло, которое поднималось от бедер вверх и кружило голову. Я тонула в море блаженства.
— Я умерла, — вырвалось у меня со вздохом. — Умерла…
Однажды, проезжая по аллее в Гайд-парке, я вдруг услышала женский вскрик:
— Элиза!
Глянув на даму в чрезвычайно элегантной белой карете, я не поверила собственным глазам.
— Неужели ты?!
Я не видела Софию шесть лет, с той поры, когда мы учились в школе сестер Олдридж в Бате. И вот сейчас на меня смотрели знакомые миндалевидные глаза, так же вились блестящие волосы, однако щеки моей подруги утратили детскую округлость; лицо стало холеное, четко очерченное. Да и в выражении лица появилось нечто новое — некая искушенность и одновременно язвительность, и мне даже показалось, что София теперь способна быть жестокой. Костюм синего бархата сидел на ней как влитой, и выглядела София, как настоящая герцогиня.
Оказалось, что мы живем буквально в двух шагах друг от друга, на соседних улицах. Не прошло и часа, как мы уже сидели в моей гостиной и пили чай.
— Ты замужем? — поинтересовалась я.
— А ты? — ответила София вопросом на вопрос.
Я обрисовала свое положение.
— То есть ты — его любовница.
Впервые я услышала это оскорбительное слово в свой адрес.
— Мы любим друг друга, — изрекла я чопорно. — И однажды поженимся.
София громко засмеялась.
— Милая моя Розана, — проговорила она, назвав меня старым школьным прозвищем. В то, что Джордж на мне женится, она не поверила ни на миг.
Затем рассказала о себе. Она — любовница герцога Аргилльского, который имеет поместья в Беркшире, в Шотландии и Вест-Индии. Она и прежде имела многочисленных поклонников; ей не раз предлагали руку и сердце, но все это были люди, которых София считала ниже себя.
— Твоя мать права: не стоило бросаться на шею простому лейтенанту, — подвела она неожиданный итог. — О чем ты только думала?
Я отвела взгляд.
— Видишь ли, я была наивна и совсем не знала жизнь.
София казалась совершенно довольной своим положением; по-моему, она не видела в нем ничего постыдного.
— Но ты находишься на содержании, — сказала я.
— Мои друзья поддерживают меня средствами, вот и все, — возразила она беспечно.
— Теперь на тебе никто не женится.
— Жена — несчастная женщина, пленница собственного брака; ее содержит муж, а она вынуждена ему повиноваться и подчиняться условностям. А я поступаю как душе угодно. Если мой покровитель вздумает меня оставить, я с легкостью найду себе другого.
— А как же любовь? — спросила я.
— Любовь гаснет.
— Только не наша с Джорджем.
— Надеюсь, ты права.
В течение нескольких месяцев я счастливо обитала в квартире с зашторенными окнами, в сумеречном, блаженном мирке, который принадлежал только нам двоим. Джордж часто приезжал ранним утром и оставался со мной до полуночи. Лаская любимого, я до мельчайших подробностей изучила его юное тело: чуть приметный шрамик у губ, изгиб нижнего ребра, нежный пушок на животе, ниже становившийся длиннее и жестче, его мужскую плоть, туго наливающуюся в моей руке.
На людях Джордж по-прежнему представлял меня как миссис Джеймс. Он и в спальне называл меня так же: видимо, ему нравилось думать, что он похитил чужое сокровище и безраздельно им обладает.
Однажды мы ласкали друг друга, когда он вдруг остановился. Я попросила продолжать; он уступил, но двигался медленно, всматриваясь мне в лицо. И неожиданно огорошил вопросом:
— А каков был в постели лейтенант Джеймс? Он делал то-то и то-то?
Я так и застыла. Он не отставал, задавая все новые вопросы. В конце концов я оттолкнула его и завернулась в простыню.
— Зачем ты спрашиваешь? Я к нему не вернусь. Ни за что. Теперь ты — мой муж.
— Возвращайся лучше сюда. — Улыбаясь, Джордж попытался освободить меня из простыни.
— Я в самом деле намерена с ним развестись, — продолжала я.
Улыбка погасла, Джордж нахмурился.
— Не говори глупости!
Сорвавшись с постели, я решительно принялась одеваться. Как он смеет так разговаривать? Впервые у меня мелькнуло слабое подозрение, что Джордж относится ко мне куда с меньшим уважением, чем я воображаю.
Теперь, оставаясь одна, я беспрестанно тревожилась. На ум шли слова миссис Ри. Что со мной станется, если Джордж меня покинет? Без него жизнь не имеет смысла. Если ему приходилось зачем-нибудь уехать из Лондона, я с ужасом думала: а если он не вернется? Зато когда мы были вместе, я непрерывно его желала; тревога смешивалась со страстью, усиливая ее стократ. Лишь в миг абсолютной близости я чувствовала себя уверенно и спокойно. Я вновь и вновь заставляла Джорджа обещать, что он никогда меня не оставит. Я нуждалась в нем все сильнее и сильнее.
Близилось лето; Джордж приезжал ко мне все позже. Случались дни, когда он не приезжал вовсе.
