Было слишком темно, чтобы разглядеть его лицо, хотя, скорее всего, по нему ничего не удалось бы прочесть.
— Ни в чем нельзя быть уверенным. Неужели жизнь с Грегом не научила тебя этому?
— Ты ошибаешься, Тед. Есть кое-что, в чем я уверена.
В своих чувствах к тебе. За десять лет они лишь окрепли, хотелось бы ей ответить.
— Уверена в том, что жизнь быстрее и опаснее, чем сумасшедшая езда на велосипеде.
Она замерла, прислушиваясь к ночным звукам: стрекоту цикад в ветвях старого дерева, шуму машины, проехавшей по улице, уханью артиллерии на полигоне.
— Я действительно так думаю. И знаю, что ты боишься меня.
Его низкий голос обволакивал, хотелось вслушиваться в него, наслаждаясь мягкими, зовущими звуками. Ей даже почудился в них какой-то сексуальный вызов, к которому она была почти готова. Отвечая на него, Дорис придвинулась к Теду на шаг.
— Ты ошибаешься. Я никогда не боялась тебя.
Он хохотнул. О небо, теперь и этот дразнящий хохоток мужчины вызвал в ней ассоциации с сексом.
— Верно, Дори, однажды ты не испугалась.
Дорис сделала еще один шаг, достаточно близко, чтобы почувствовать его пьянящий запах и отличить его медленное ровное дыхание от своего прерывистого. И настолько близко, что ощутила биение его сердца. Прикоснувшись к нему, она мягко и не без трепета бросила собственный вызов:
VIII
Тед озадаченно ухмыльнулся. Сегодня по дороге с работы он размышлял о том, что Дорис стала зрелой и уверенной в себе женщиной. Чертовски верно. Девочка, в которую он влюбился десять лет назад, несмотря на только что высказанное несогласие, боялась-таки его тогда. Она никогда не пошла бы с ним в темноту, не подошла бы так близко по собственной воле. Содрогнувшись, она бросилась бы к Грегу за защитой. К Греху, который никогда не вызывал у нее любовных чувств.
Какими бы сладкими ни были его воспоминания о девятнадцатилетней девушке, двадцатидевятилетняя женщина казалась в сто раз лучше. В сто раз слаще.
— И как же ты докажешь? — стараясь не выдать волнения, сдержанно поинтересовался он. — Прошлого не исправишь.
— Да, — согласилась она. — Но восприятие прошлого может с годами меняться.
— Я не хотел бы копаться в собственных восприятиях.
— Когда-то я боялась, не спорю, но не тебя, — задумчиво продолжала Дорис. — Я боялась нас двоих. Тогда даже не было места для этого "нас". Все знали, что я люблю Грега, и верили в это. Все, кроме тебя. И меня.
— Ты постаралась убедить себя в этом только на один вечер.
Она досадливо рассмеялась.
— И зачем я говорю тебе все это? Ты знал.
Его ладонь слегка прикоснулась к ее волосам.
— Ты была невинной девушкой, с которой я когда-либо был знаком. Я знал, что всю свою жизнь ты укрывалась за чьей-то надежной спиной. Знал, что ты отчаянно хотела полюбить Грега и не желала рисковать всем ради меня.
— Я была совсем юной, — виновато прошептала она.
— Дорогая моя, в десять лет я чувствовал себя более взрослым, чем ты в двадцать.
— Может быть, — согласилась она. — Я была наивной, глупой, невинной.
— Только не после того, как я прикоснулся к тебе.
— Хотелось бы мне, чтобы все было по-другому, — вздохнула Дорис. — Чтобы я была мудрее, а не такой слепой и упрямой девчонкой. — Она потянулась к его руке и сильно сжала в своих. — Жаль, что я причинила тебе тогда боль.
Ему самому было бы приятно успокоить ее, заверить в том, что ей уже незачем чувствовать себя виноватой. Но она-таки сделала ему больно своим недоверием, тем, что оттолкнула по-настоящему любящего ее человека. Она разбила его сердце. Но как же ему недоставало ее, как же он скучал по ней.
Дорис отпустила его руку и он, прислонившись спиной к металлической сетке, ограждавшей веранду, качнул коленом гамак.
— Это твой или Кэт? — поинтересовался он.
— Общий. Мы обе предпочитаем кресло-качалку. Ей нравится, как оно поскрипывает при каждом движении.
— Ну, разумеется. А тебе нравится предаваться в нем лени.
— У меня мало для этого времени.
Начатый раньше разговор, заинтриговавший Теда, не получался.
Он сел в гамак, почувствовав, как под его тяжестью провисли веревки, поднял ноги и лег. Найдя подушку, подложил ее под голову.
— Я-то считал, что гамаки вешают между двумя высокими деревьями.
— Попробуй. Москиты съедят. Если бы веранда не была ограждена металлической сеткой, я бы ни за что не вышла сюда ночью.
— Милая, ты не знаешь, что такое москиты, если ты не побывала во Вьетнаме. Да и на Филиппинах их хватает. Я думал, что эти хищники сожрут меня живьем.
Женщина медленно и неслышно, словно тень, обозначенная лишь более светлым цветом одежды, подошла к гамаку.
— Тебе, должно быть, было очень одиноко на другом конце света, так далеко от дома.
— Да не очень, у меня нет дома, Дори. Я забыл о нем после смерти Джуди.
— Ты больше не виделся со своей матерью? Не интересовался братьями?
Он повернул голову, пытаясь разглядеть ее лицо.
— Когда мать вновь вышла замуж, ей пришлось сделать выбор: муж или мы. Она выбрала его. В нем она нуждалась больше, чем в нашей любви. Ее занимали нажитые с ним дети больше, а мы росли сами по себе. Когда сестра умерла, наша мать и ее семья получили то, чего добивались — они избавились от нас обоих. Им было наплевать на нас. Они не горевали по Джуди.
— И поэтому ты не скучаешь по ним. — В ее голосе чувствовалось смущение. — Но она же твоя мать.
Он потянул ее за руку и заставил присесть на край гамака.
— Ты сама невинность, — проговорил он с ухмылкой. — Не все любят своих детей, Дори. Не все заботятся о них. Ты же воспитательница и должна знать об этом.
— Они… пренебрегали тобой?
Х-м, пренебрегали. Жестоко обращались, наверняка хотела она сказать, но не могла заставить себя произнести это. Но и слово "пренебрегать" достаточно точно отражало реальную ситуацию.
— У нас было, где жить, что есть и во что одеться, но не более того.
В их семье не знали привязанности, не было любви, но хватало злобы. Их отчим имел тяжелый характер, и его мишенями с легкостью становились Тед и Джуди. Ради сестры он старался подставляться отчиму.
Дорис сжала его пальцы.
