Елизавета отчетливо представила полицейскую кутузку. Там всегда холодно в это время года, и от каменных плиток пола в ноги заползает сырость. Елизавета прямо-таки увидела, как сидит на жестком деревянном стуле, а вокруг толпятся возбужденные офицеры; они о чем-то горячо спорят. Они проверили ее пропуск, связались с дежурным офицером во дворце и установили, что ни о какой графине Хоэнэмбс там ничего не знают. Офицер отдал приказ навести справки у императрицы, которая этот пропуск подписала. то есть ее хотят разбудить, что, однако, невозможно, ибо – Боже великий! – императрица исчезла, и, скорее всего, она похищена И все ждут Тоггенбурга, потому что никто, кроме него, не может взять на себя всю полноту ответственности…
Совершенно ровным и спокойным голосом – хоть и измененным с помощью ватных комочков – она произнесла:
– Не думаю, чтобы я согласилась пойти с вами, лейтенант.
Сержанты топтались на месте, ожидая развития событий. И лейтенант тоже замер в нерешительности.
Елизавета подумала, что это недурное начало, и продолжила говорить. Голос ее был тверд, как и подобало графине Хоэнэмбс, близкой подруге императрицы, чью роль она сейчас играла. Графиня гостит у императрицы уже неделю, и сейчас ей, видите ли, вздумалось погулять по центру города…
– Я думаю, вам нужно посмотреть внимательнее на мой пропуск, – сказала она, – после чего вы, я полагаю, посвятите свое время более важным задачам, если только не сочтете, конечно, что подобная прогулка по центральной площади может быть для меня небезопасной. – Она взглянула на лейтенанта с холодной высокомерной улыбкой и заключила: – Мне захотелось размять ноги и полюбоваться луной, и больше всего меня сейчас волнует, погасила ли я светильник в моей комнате на третьем этаже Что же до остального, то ее императорскому величеству будет приятно узнать, как вы печетесь о ней и ее придворных.
Елизавета говорила быстро, но не торопливо. К этому времени комочки ваты у нее во рту слиплись так, что совершенно не мешали артикуляции. Во время разговора она достала из кармана пропуск и протянула лейтенанту. Он поднес его к глазам и при слабом лунном свете начал тщательно изучать. Теперь Елизавета могла наконец самолично убедиться, какое воздействие оказывает на младших офицеров вид императорского вензеля. Брови лейтенанта поползли вверх, на лице появилось выражение удивления постепенно переходящего в растерянность.
– Графиня Хоэнэмбс?
Елизавета снисходительно кивнула: вопрос-то неуместный, все сказано в предъявленном лейтенанту документе.
– Ваша светлость, вы гостите в королевском дворце?
– Именно так. Я гостья. Как вы можете видеть, ее императорское величество собственноручно подписала этот пропуск. Ваша фамилия, лейтенант?
– Ковач, ваша светлость. Второй полк: хорватских егерей.
– Не могли бы вы объяснить мне, лейтенант Ковач, что все это значит?
– Комендант города приказал повысить бдительность вблизи дворца, ваша светлость.
– На то есть особые причины?
– Нет, ваша светлость. Просто время от времени меры по безопасности то ужесточаются, то наоборот.
– Понимаю.
Ковачу, беспокойство которого лишь усилилось, хотелось поскорее покинуть место этого нелепого происшествия. По его знаку оба сержанта отошли от Елизаветы на почтительное расстояние. Ковач, находившийся под сильным впечатлением от встречи со столь высокой особой, обеспокоенно спросил:
– Вы расскажете ее императорскому величеству о том, что…
Елизавета прервала его примирительным смехом:
– Вы только исполняли свой долг, лейтенант Ковач.
Теперь и Ковач улыбнулся. Потом щелкнул каблуками, отдал честь и ретировался.
Елизавета смотрела вслед патрулю, пока он не свернул на набережную. Там он поравнялся с мужчиной, который вел на поводу крупную собаку; затем патрульные исчезли из поля зрения Елизаветы.
«Понятливый человек этот Ковач, – подумала она и пошла по набережной, с силой ударяя сапожками о тротуар, чтобы сбить с них налипший снег. – Этот человек серьезно относится к своим служебным обязанностям, и он наверняка готов сделать ради императрицы все что угодно… Он Казанова в лейтенантском мундире, однако ему отлично известно: в Венеции не считается предосудительным, если императорский офицер заговорит на улице с дамой».
Вдруг Елизавету рассмешила мысль, что Ковач и впрямь собирался арестовать ее. Может быть, он все-таки просто пытался познакомиться с ней – доступным ему способом?…
Лейтенант наверняка высмотрел ее давно – тут сомнений нет. Он видел, как она прохаживается между площадью и мостом делла Палья, и наверняка заметил, что она уж точно одна. У моста делла Дзекка он вместе с сержантами последовал за ней, а потом и заговорил. Очевидно, все-таки вовсе не для того, чтобы потащить ее в управление полиции, а, возможно… чтобы, отослав сержантов, проводить ее домой. Прием грубоватый, но эффективный. Чем это могло закончиться – неизвестно. Елизавета не без иронии подумала, что пути любви бывают извилистыми и исключать ничего нельзя.
То, что «задержанная» дама оказалась гостьей императрицы, Ковача, очевидно, огорошило, и он счел за благо отступить. «Удивительное дело, – размышляла Елизавета, переходя площадь по направлению к королевскому дворцу и пугая заночевавших здесь голубей, – как многое из того, что наводит на нас страх и заставляет даже паниковать, по зрелом размышлении оказывается чем-то совершенно невинным и безвредным».
Ей вновь стало так же легко, как час (или два?) назад, когда она вышла из дворца, Елизавету так и подмывало попрыгать по квадратным плиткам площади – вправо-влево, влево-вправо… Но она, конечно, подавила в себе это беспечное, детское желание.
Елизавета вернулась во дворец около десяти вечера. Сержанты, стоявшие на часах перед входом во дворец, указали ей на дежурного лейтенанта, который сидел за столом и лениво перелистывал газету «Журнале ди Вероне». Когда лейтенант разглядел на пропуске подпись императрицы, он вскочил и прищелкнул каблуками – точно как Ковач.
Встреча с полковником Пергеном особых забот ей не доставит, в этом Елизавета почти не сомневалась. Завтра у Вастль свободный день, и завтра же вечером графиня Хоэнэмбс – на самом деле императрица Австрии – поговорит с возлюбленным камеристки Вастль.
26
Графиня Трон сидела на кухне и тщетно пыталась не думать о холоде. Это плохо удавалось ей. Холод мучил, терзал графиню, проникая сквозь подошвы домашних войлочных туфель. Он сковывал ноги и растекался по всему телу, вплоть до кончиков пальцев рук.
Прямо перед графиней, на кухонном столе, стояло блюдо с остатками шоколадного торта, рядом бутылка ликера и высокая узкая рюмка. Графиня была в поношенном домашнем халате, на плечах – старый шерстяной платок, на голове – видавшая виды вязаная шерстяная шапочка. В руке графиня держала плотный, как картон, лист бумаги с вытисненным в верхнем левом углу гербом Морозини.
