Тень от кулька метнулась над головой лошади. Похоже, для Симки это было уже слишком. Пожар, вместо нормального денника в леваде ночевать приходится, люди злые, суматошные, бегают, орут, молотки стучат, теперь еще всадница эта… руками не по делу машет… Симка заплясала и… встала на свечку!
Настя истошно завопила, зависая параллельно земле, ноги у нее начали отвисать назад, чтоб не вывалиться снова из седла, она попыталась ухватить лошадь за шею… Кулек с яйцами описал полукруг и… вмазал Симке промеж ушей. Лошадь на миг застыла, балансируя на задних копытах… качнула головой… зацепившийся за уши прозрачный пакетик вывернулся… и бело-желтая масса потекла Симке по лбу и в правый глаз. Звук, изданный кобылой, больше всего походил на изумленный всхрюк… и она грянулась обратно на все четыре копыта. И помчалась вдоль ограды, мотая башкой и то и дело подпрыгивая!
– Ну что сказать… – глядящая на это чудное зрелище Сашка выдавила слабую улыбку. – Не знаю, как с одного яйца, но если десятком по башке приложить, свечить действительно перестает.
– «А про галоп никто ничего не говорил», да? – передразнила сама себя Лидка и с воплем кинулась в погоню за козлящей кобылой. – Симка, стой! Настька, повод набери, чтоб она голову подняла!
Меня сложило пополам. Саша глядела на меня сверху вниз, губы у нее подрагивали. Смеяться я перестал, зато понял, что, глядя на нее, лыблюсь как полный идиот. А у меня есть девушка, да!
– Что ты смотришь, как мой кот на сметану? – Сашка нервным движением заправила выбившуюся прядь за ухо – кончик уха медленно краснел.
– Мур-р! – я изогнулся, будто хотел потереться об ее ногу.
Она отскочила и поглядела на меня испуганно – уши и щеки стали как фонари:
– Сдурел?! Увидят!
Ха, пусть смотрят – у меня теперь есть девушка!
– Сашка-а… А у тебя раньше парень был?
Саша нервно покосилась на меня – ну чисто норовистая кобылка, серьезно, похоже! Круг общения влияет.
У классных девчонок в пятнадцать лет парень есть всегда. А вот у парня в семнадцать… с этим делом случаются напряги. Если, конечно, не считать балетную Ритку, с которой мы встречались всего-то два дня и которая бросила меня эсэмэской, потому что ей, видите ли, в театре, прям на премьере, крутой мажорик подвернулся. Показывали мне, кстати, того мажорика: курносый белобрысый хиляк, но, говорят, при бабках. И имя еще такое поганое – Сева. Но говорят, он ее тоже бросил, чуть ли не на первом свидании, и уж мне-то Ритку точно не жаль[20]. Зато теперь моя девушка – красавица-спортсменка и вообще крутая. Как она через окошко в конюшню влезла! Ну и я вроде тоже нормально справился с той коневозкой. Я пощупал плотную повязку под футболкой – об руль меня при ударе в ворота нехило приложило, – а потом погладил Сашку по перевязанной руке:
– Болит?
Она сжала и разжала торчащие из-под уже слегка грязного бинта пальцы:
– Пройдет. Завтра-послезавтра, говорят, вообще можно будет снять. Поников мы не уберегли… И Даму… – на глазах у Саши снова показались слезы.
Она второй день или мечется как ошпаренная, пытаясь пропавших лошадей отыскать, или ревет.
– Зато остальных лошадей спасли, – примерно в 150-й раз за прошедшие 48 часов повторил я (примерно по три раза в час выходит, а ведь ночевали мы каждый у себя дома!).
– Мы то же самое себе говорили когда Банни погиб, а Даму с пониками вытащили, – Саша всхлипнула. – А теперь они опять…
– Ну с чего ты взяла, что они на бойне?
На бойню мы уже ездили – ворваться внутрь не получилось, послали нас… дальним маршрутом, так ничего и не узнали.
– А где? – слезы ручейками текли у Саши по щекам. – Куда еще ОН мог их деть?
ОН – это Администратор. Подслушивание за ним, гадом, тоже ничего не дало – хотя бы потому, что все два дня он проторчал тут, в школе, у нас на виду. Издевался, точно!
– Пошли в конюшню, а? Чего без дела торчать? – предложил я. Вообще-то всех участников героического спасения конюшни разной степени ушибленности от уборки освободили. Но лучше горелые остатки выгребать, чем смотреть, как Сашка себя мучает, – когда она при деле, то хоть ненадолго забывает о пропавших лошадях.
Мимо нас провели гнедого дончака – его хозяйка, старательно держа сочувственное выражение на лице, распрощалась со Светланой Викторовной, завела коня в фургон и с явным облегчением вздохнув, уселась рядом с водителем. Фургон выкатил за ворота.
– Все, это последний, – провожая его тоскливым взглядом, пробормотала Саша. – Всех частников забрали.
– Будет где школьных лошадей поставить, – попытался утешить ее я. По принципу «поищем хорошее в большой куче… неприятностей». Действительно, второе, более ухоженное крыло конюшни, где держали своих лошадей частники, почти не пострадало. Повезло, иначе пришлось бы еще от страховщиков отмахиваться.
Раскуроченные мной двери конюшни вынули из петель, а горелые обломки свалили у входа – из кучи торчал наполовину сгоревший стенд с фотками. Неповторимый запах «лошадятины» задушило гарью. Бетонный пол пытались отмыть, и теперь вместо ровного черного слоя его украшали липкие разводы. Опустевшие денники с закопченными решетками дверей выглядели жутко. Из прогоревших дверей седловой свисали перекореженные черные сопли, некогда бывшие вальтрапами, попонами, упряжью… Сашка судорожно вздохнула:
– Где мы возьмем деньги на ремонт? ЭТОТ… все сделает, чтоб нам ни копейки не дали.
Какой ремонт? ЭТОТ – монстр из администрации – точно нацелился на закрытие школы. Директриса – и впрямь крутая тетка, из тех, кто взбесившегося жеребца взглядом к порядку призвать способна, – активно окучивала городскую администрацию, но… Во времена наших родителей ко всяким чемпионам прислушивались, а сейчас бабки рулят.
– Лошадей не отдадим, – словно молитву повторила Саша.
– Не отдадим, – кивнул я. Даму, пони, беднягу Банни… их тоже никто не собирался отдавать, но вот… нету же! Мы их подвели… надо сберечь хотя бы уцелевших.
Сам не знаю, когда для меня все изменилось: на соревнованиях или еще когда Петрович загонял нас на барьер по тыщу раз за тренировку. Но лошади больше не казались мне такими неправильными паровозами себе на уме, так и норовящими устроить подлянку. Впервые в жизни я почувствовал, что нас на дистанции двое и что Арсенал подо мной так же отчаянно хочет победить, как и я! Честное слово, он мне после гита еще и выговаривал: фыркал чего-то, бурчал, ушами недовольно стриг…
– Ты его слушай, – на полном серьезе сказал тогда Петрович. – Арсенал лучше меня научит.
– Я по-лошадиному не понимаю, – попытался отшутиться я.
– А ты задницей слушай, очень понятливая часть тела, – в своем репертуаре отозвался Петрович.
