Похоже, подготовка к Жди-не-Жди не требовала ни значительной, ни даже заметной активности; в мэрии, казалось, все спало. Там было прохладно.
В Большом Зале Ожидания и Почета в глубокой сиесте забылся привратник. Здесь никто никого не ожидал, но многочисленные миниатюрные портреты воссоздавали в памяти образы всех прошлых Мэров за исключением предпоследнего, чья трехмерная окаменелость — с точки зрения запоминания — была не менее значимой, чем маленькие раскрашенные плоскости, посвященные этим достойным персонажам.
— Вы его разбудите? — спросила Алиса Фэй.
— Это может показаться вам бесчеловечным, но гуманитарные науки, равно как физиология, биология и прочие естествознания, иногда предполагают некоторую кажущуюся жестокость. Порой этнография, социология и статистика требуют от своих служителей окончательно и полностью жертвовать комфортом изучаемого респондента.
— Уместно ли это в нашем случае?
— Нет, — ответил Дюсушель. — Мы сразу пройдем в кабинет мэра. Но перед этим постучим. Следуйте за мной.
Он постучал и вошел.
Пьер работал.
Он что-то писал.
Он поднял голову.
— Господин Набонид? — произнес Дюсушель. — Позвольте представить вам мои рекомендательные письма.
Целомудренным бюваром Пьер прикрыл составленный им план муниципального аквариума. Сдвинул брови, что вызвало у посетителя первое оправдание:
— Привратник спал…
После чего последовало второе:
— Меня сопровождает мадмуазель Фэй, звезда, и весьма знаменитая.
Пьер на это ответил жестом, который они истолковали как до-пустительный, и сделал вид, что читает представленные документы. После чего вернул их Дюсушелю.
— Вы правильно сделали, что приехали на праздник в этом году. Он будет последним. Возможно даже, что вы уже опоздали.
— Не знаю, как понимать ваши слова, господин мэр, — вежливо ответил слегка встревоженный Дюсушель.
Пьер посмотрел на ноги Алисы Фэй, и это ему что-то напомнило. Но это что-то было не настолько цепким, чтобы он забыл о вопросе Дюсушеля.
— Ну ладно, поскольку вы — туристы, я могу вам сказать со всей откровенностью. Жди-не-Жди этого года будет последним. По крайней мере, как сухой Жди-не-Жди. Отныне мы вступаем в царство влаги.
— Вы вернете дождь?! — воскликнул Дюсушель.
— Несомненно, ум ученых проворен, а разум прозорлив. Да, я верну дождь[121]. Но пока это секрет. Никто в Родимом Городе не знает о моих намерениях. Когда они узнают, то поднимется большое волнение, которое, возможно, меня сметет. Я оставлю им завтрашнее наслаждение от последнего праздника по установленному обычаю, но уже вечером на их головы прольется вода из наконец-то сотворенных и отворенных туч[122].
— Господин мэр Родимого Города, не могли бы вы объяснить, каким образом вы намерены осуществить этот проект?
— Я не собираюсь от вас ничего скрывать. Я просто выброшу тучегон на свалку.
— Этот тучегон действительно эффективен?
— Несомненно.
— Вы полагаете?
— Несомненно.
— А вам не кажется, что существует просто некое совпадение между хорошей погодой и этим предметом? Но никак не воздействие последнего на первый?
— Знаете ли вы, что когда-то в этом городе, как и в любом другом, шли дожди? И даже еще чаще.
— И с появлением тучегона все изменилось?
— Да, воцарилась сушь.
— Но вечно хорошая погода, не есть ли это благость, которой все рады?
— Ей рады не все.
— В самом деле? — лицемерно воскликнул Дюсушель. — Неужели существуют родимогородцы, которые высказывают недовольство вечно хорошей погодой?
— Среди тех, кто говорит, возможно, нет. Но среди тех, кто не говорит?
Дюсушель мысленно пролистал свой справочник и не нашел вопросительной тактики, подходящей для этой звонетической[123]ситуации. Алиса Фэй всерьез заскучала, что выразилось в затянувшемся рассматривании носков туфель: несмотря на занятия танцами, ступни у нее были коротенькие и пухловатые. Пьер посмотрел на эти ступни, полушелк-полукожа, перед тем как — в ответ на этнографическое непонимание — подчеркнуть:
— Да, среди тех, кто не говорит.
— А таких много? — на всякий случай спросил Дюсушель.
— Много! — воскликнул Пьер. — Немерено!
Он перевел дыхание.
— Наша река — из песка, а ее берега — из грязи. Наши ручьи — желты и скудны, а наши потоки не имеют сил катить гальку. Где, где, где же жить рыбам, рыбам, жившим здесь когда-то?!
— Всем не потрафишь, — прошептал Дюсушель.
— O-oh! — воскликнула мадмуазель Фэй. — Fish?[124]
— Вас это не интересует? — спросил Пьер.
— Итак, вы готовите настоящую революцию, — сказал Дюсушель. — Преобразование метеорологического сгуществования?
— Я рискну сделать это в день Святого Жди-не-Жди.
— Рыбы не сумеют защитить вас от гнева родимогородцев, когда те окажутся под дождем.
— Да.
Пьер задумался и продолжил:
— Если бы я мог их переубедить… но нет. Они все верят в хорошую погоду.
— И никто не придерживается вашего мнения?
— Быть может, привратник. Против меня и так уже обращено столько ненависти.
Тишина начала давить на стены кабинета. Шелк чулок Алисы Фэй оказался вдруг более чем блестящим, а линия ноги — более чем восхитительной. Глаза смущенного Пьера оторвались от истоков грядущей революции, и Дюсушель, прочистив голосовую щель, подступился в следующих выражениях:
— Господин мэр, не скрою от вас — я говорил вам это в самом начале, — что приехал сюда, для того чтобы — причем с научной целью — присутствовать на классических празднествах Жди-не-Жди. Для меня будет большим огорчением, если они окажутся хоть в чем-то изменены.
