Когда-то давно Даша долго мучила «Сагу о Форсайтах». А запомнила оттуда только одну фразу, принадлежащую Ирен — роскошной и принципиальной, которая на старости лет полюбила, родила и превратилась в домашнее животное. «Кто не живет, тот не стареет». Святая правда. Судя по лицу и неплохой фигуре, Даша не жила еще ни одного дня.
Когда ванна набралась до краев, Даша вылила в нее все, что пахло и пенилось. Даже крем для бритья. «Жиллетт» — лучше для мужчины нет. Пусть Кирилл отпускает бороду. Она была почти уверена, что этот мальчишка прибежит. Даша с удовольствием вытянулась в ванне и замерла от тревожного предчувствия: а вдруг придет Лялька? Или еще кто-нибудь?
Ну и ладно… А пошли бы они все… Сколько раз Даша заставала Кирилла примерно за тем же занятием. И он нисколько-нисколечко не стеснялся ни ее, ни собственной дочери. Водил баб в супружескую спальню. А может, Славик и не придет… Зато Даша будет чистая, свежая и душистая. И Глебов сразу на ней женится… И все-все будет хорошо. Даша прикрыла глаза и опустилась под воду. А когда вынырнула, то почувствовала легкий сквозняк. И услышала шаги. Кто-то ходил по квартире.
— Эй! — крикнула Даша. — Я в ванной. Кто пришел?
А в ответ — вкрадчивая тишина… Даша попыталась смыть с лица пену, но мыло, как назло, попало в глаза и отчаянно щипало…
— Да кто там? — Она быстро-быстро и удивленно заморгала. В дверях ванной комнаты стоял кто-то, по очертаниям похожий… — А фен зачем? — вдруг спросила Даша, услышав знакомое гудение. — Я еще не выхожу. Это… что? — Она замолчала, горло ее сдавил животный ужас. Она все поняла. Она еще тихо дышала и еще смогла спросить: «Это ты?» — и даже, наверное, услышать ответ: «Нет, Сидни Шелдон».
Включенный фен полетел в воду, в нарушение всех инструкций по пользованию электрическими приборами. Даша умерла быстро. Как настоящая женщина, умерла, готовясь встретить приглянувшегося мужчину. Она так хотела, чтобы он пришел. Она очень спешила любить. И еще — у нее была слишком хорошая память…
Глава 10
АФИНА, ЛЯЛЕЧКА И ДРУГИЕ
БОЛЬШЕ ДВАДЦАТИ ЛЕТ НАЗАД
Это была совсем другая жизнь. Но каждый помнил в ней что-то свое. Глебов, например, знал не только великую трилогию «Малая земля», «Возрождение», «Целина», он помнил и саму целину. И тот странный, щекочущий азарт, который ощущался во всем теле, если партия говорила «надо». Со временем это, конечно, прошло. Он пригрелся, чуть разжирел и в предстоящих делах научился видеть прежде всего возможности карьерного роста. Вера ушла. Но когда-то ведь была. А у его Лялечки не было совсем. Она спокойно воспринимала и тонкую докторскую колбасу, и круглый, испещренный дырками сыр, и маленькие пирожные, которых никогда не было не только в продаже, но и в спецраспределителе. Их приходилось заказывать. Все знали: дочь Глебова любит сладкое. И если бы этим цветным кремом можно было решить все ее проблемы… Чем старше становилась Лялечка, тем дальше она уходила от него, от семьи и от тех идеалов, которые придавали его жизни смысл. Она росла чужой и становилась совсем-совсем неуправляемой. Но другой дочери у него не было.
— Куда ты пойдешь учиться? — спросил Глебов накануне выпускных.
— Мне нужно только пальцем ткнуть? Или пристрастия все-таки учитываются? — Ляля усмехалась и наматывала на палец непослушную темную прядь. Наматывала долго, демонстрируя всем своим видом равнодушие. Потом закладывала колечко за ухо. И в этом магическом действии было что-то от эстонского национального эпоса «Калевипоэг».
— Нужно получить высшее образование. Это обязательное условие жизни в обществе. — Разговаривая с дочерью, Глебов старался выглядеть настоящим отцом — добрым, умным, в меру демократичным. Но в голове почему-то вертелись казенные, вымученные фразы, а в горле постоянно першило. Так першило, что хотелось плакать. Не хватало только, чтобы Лялечка заметила это старческое проявление сентиментальности. Глебов поморщился и кашлянул. — Вуз откроет тебе все дороги. Так кем ты хочешь быть?
— Домохозяйкой, — улыбнулась Лялечка. Улыбнулась тихо, как будто себе самой. Непослушная прядь снова скользнула по шее. — Я хочу быть только женой. Женой и матерью. И иметь троих детей. Или четверых. Как Гундарева в том фильме. Папа, ты смотрел фильм «Однажды двадцать лет спустя»? Так вот, я хочу прийти в свой класс и сказать: «Я — мама».
— А кто будет папой? — осторожно спросил Глебов. Осторожно, потому что он уже насупился, напрягся, в висках застучало, кровь прилила к лицу. Еще немного, и он мог бы сорваться. На истерику или на жесткую дискуссию о месте женщины в современном обществе.
— Посмотрим, — сказала Лялечка, мягко улыбаясь. — Да… посмотрим…
Глебов чуть не умер прямо на месте. Это тихое дерзкое «посмотрим» в устах его дочери звучало приговором всему, что он сам любил и ценил.
— О чем ты только думаешь?! О чем? — Глебов подскочил к Лялечке и грубо встряхнул за плечи. Мягкая тихая улыбка в момент слетела с ее лица. Но Виктор Федорович уже не контролировал себя. Он видел свою дочь с огромным напряженным животом в засаленном обслюнявленном халате, на кухне, у плиты, рядом с горшками и орущими сопливыми детьми. И пьяным-препьяным мужем…
— Потом будет поздно! Когда семеро по лавкам — уже поздно… Ты оглянуться не успеешь, как вся твоя красота сотрется, а мозгов не прибавится. Ты чем жить думаешь? Каким местом? Ты… Ты…
— Любовью, — сказала Ляля и резко сбросила его руки. — Не трогай меня. Ты маму лучше пойди побей… Чтобы она снова напилась и почувствовала радость жизни. Короче…
— К гинекологу, — прохрипел Глебов. — Сейчас же…
— Зашивать? — спросила дочь, ехидно, по-бабьи усмехаясь. Глебов не удержался и ударил ее по лицу. По красивому детскому лицу, которое любил больше всего на свете.
— Вот и славно, — сказала Ляля, потирая щеку. — Теперь ты готов к серьезному разговору. — Она села в кресло и откинулась на спинку. — Я рада, что мы всегда так хорошо понимаем друг друга.
— Прекрати! И извини. — Глебов схватился за голову и хотел было выйти, чтобы пересидеть в тишине своего кабинета стыд и ненависть к девочке-самке.
— Подожди, папа. Куда мне нужно поступать? Если по-твоему? И с условием?
— Что? — Глебов обернулся и посмотрел на дочь. Боже, куда все делось? Куда? Жесткий маленький подбородок, умный, проницательный до пронзительности взгляд. И только маленькая синяя жилочка так знакомо, так генетически верно, так по-семейному вздувалась на ее тонкой длинной шее. — Ты похожа на мою мать, — вдруг сказал Глебов. — Она тоже умела так нервничать. Тихо. Но до кондрашки. Что ты хочешь, детка?
— Я хочу устроить в институт двух девушек.
— Подожди, с Дашей уже не получилось… Ты хочешь исправить положение? Мне кажется, это лишнее. С плебсом, прости за откровенность, заигрывать не стоит. Сделала и сделала. Работа над ошибками — здесь лишнее.
— Тебе виднее, — усмехнулась Ляля, демонстративно потирая рукой ушибленную щеку. — Так как насчет двух девушек?
