Христос улыбнулся.
— А как, по-твоему, что лучше, если с помощью насилия мы спасем сто коров, но потеряем человека, или с помощью убеждения мы не дадим пропасть человеку, но потеряем сто животных?
Дон Камилло был в таком негодовании, что никак не мог расстаться с идеей марша на Рим. Он покачал головой.
— Ты заставляешь меня рассуждать в неправильных категориях. Ведь речь идет не просто о ста коровах, но об общественном достоянии. Гибель этих животных — это не только материальный ущерб для упрямца Пазотти, но ущерб для всех, и плохих, и хороших. Гибель коров может получить такой резонанс, что обострятся все конфликты и начнется такое противостояние, при котором погибнет не один человек, а все двадцать!
Христос не согласился.
— Если с помощью убеждения ты можешь предотвратить убийство одного человека сегодня, то почему точно так же ты не сможешь избежать гибели двадцати завтра? Ты утратил веру, дон Камилло?
Дон Камилло отправился прогуляться по полям, потому что был очень взвинчен. Он шел и шел, и вдруг неожиданно совсем рядом с ним раздалось мычание сотни коров. Затем он различил голоса людей из патруля. И вдруг он обнаружил, что ползет по цементной трубе высохшего оросительного канала под сеткой заграждений «Большого».
— Теперь не хватает только, чтобы на том конце трубы меня кто-нибудь поджидал с палкой, чтобы дать по лбу. Вот будет славно!
Но там никого не было, и дон Камилло осторожно пошел по дну высохшего канала в сторону фермы.
— Стой, кто идет?
Дон Камилло одним скачком выпрыгул из канала и спрятался за толстый ствол дерева.
— Стой, а то стрелять буду! — повторил голос из-за дерева на другой стороне канала.
Этот вечер был полон совпадений и неожиданностей, и неудивительно, что дону Камилло вдруг совершенно случайно под руки подвернулась такая железная штука, в которой он что-то подправил, а потом взвел нечто и ответил:
— Поберегись, Пеппоне, а то ведь я тоже выстрелю.
— Ну, конечно, — пробормотал Пеппоне, — и тут вам нужно путаться у меня под ногами.
— Объявляю перемирие! Под честное слово: кто на-рушит, того ждет преисподняя. Считаю до трех, на счет «три» оба прыгаем в канаву.
— Еще бы, попы — они все такие подозрительные, — ответил Пеппоне и на счет «три» прыгнул.
Оба присели на дно канала.
Из коровника раздавалось адское мычание, от которого прошибало холодным потом.
— Тебе-то, небось, страсть как приятна такая музыка, — пробормотал дон Камилло. — Жаль только, она умолкнет, когда коровы передохнут. Вы, конечно, молодцы, что стоите насмерть. Нужно было еще велеть батракам поджечь гумно, сеновал и собственные дома: вот Пазотти бы разозлился, ему бы тогда пришлось, бедняжке, бежать в Швейцарию и тратить свои последние милионы из тамошних банков на жизнь в гостинице.
— Посмотрим, доберется ли он до Швейцарии, — с угрозой в голосе ответил Пеппоне.
— Правильно! — воскликнул дон Камилло. — Пора уже решительно покончить со старыми предрассудками типа пятой заповеди, где говорится «Не убий». А при встрече с Господом Богом сказать ему прямо: «Без разговорчиков, пожалуйста, синьор Вседержитель, а то Пеппоне как объявит всеобщую забастовку, так все и сложат руки». Кстати, Пеппоне, а как ты заставишь сложить руки Херувимов? Ты об этом подумал?
Пеппоне замычал не хуже коровы, которая никак не могла отелиться и издавала душераздирающие вопли.
— Вы не священник! — процедил он сквозь зубы. — Вы генерал ГПУ!
— Гестапо, — поправил его дон Камилло, — ГПУ — это по вашей части.
— Ходите тут по ночам по чужим владениям с автоматом в лапах, как бандит!
— А сам-то?!
— Я служу народным массам!
— А я служу Богу!
Пеппоне пнул ногой булыжник.
— С попами разговаривать невозможно! Не скажешь и двух слов, а они уже приплели политику!
— Пеппоне, — с нежностью обратился к нему дон Камилло. Но тот его перебил.
— И не надо мне рассказывать про общественное достояние и все такое прочее, а то, видит Бог, выстрелю!
Дон Камилло покачал головой.
— С красными невозможно разговаривать. Не скажешь и двух слов, а они уже приплели политику.
Послышалось мычанье телящейся коровы.
— Эй, кто здесь? — раздались в это время голоса на берегу. Это были Нахал, Тощий и Серый.
— Пойдите посмотрите на дорогу к мельнице, — приказал им Пеппоне.
— Хорошо, — согласился Нахал. — А ты с кем это тут болтаешь?
— С душонкой твоей проклятой, — озверел Пеппоне.
— А корова-то с теленком все кричит и кричит, — заметил Нахал.
— Пойди попу доложи! — завопил Пеппоне. — Чтоб она сдохла! Я защищаю интересы народа, а не коровы!
— Да ты чего, командир, не злись, — примирительно сказал Нахал и ретировался со всей командой.
— Молодец, Пеппоне, — прошептал дон Камилло, — пойдем защищать интересы народа.
— Чего это вы задумали?
Дон Камилло уверенно направился по руслу канала в сторону фермы. Пеппоне приказал ему остановиться, пригрозив разрядить всю обойму в его в спину.
— Пеппоне — упрямое животное, как ослик, — продолжал миролюбиво дон Камилло, — но он не стреляет в спину священникам, исполняющим то, что им велит делать Бог.
Пеппоне грязно выругался.
Дон Камилло резко развернулся.
— Хватит вести себя как осел, а то сейчас получишь такой прямой в морду, как тот твой федеральный чемпион…
— Можете мне не рассказывать, я и так знал, что, кроме вас, некому было. Но это к делу не относится.
Дон Камилло продолжал идти, а Пеппоне плелся за ним, ругаясь и угрожая автоматными очередями.
На подступе к коровнику их остановил окрик патруля.
— Идите к черту, — ответил Пеппоне, — теперь я тут подежурю, а вы валите на сыроварню.
Дон Камилло даже не посмотрел на запечатанную дверь, он взобрался по веревочной лестнице на сеновал под крышей коровника и позвал:
— Джакомо!
Старый скотник, приходивший к нему в приходской дом рассказать о телящейся корове, вылез из сена. Дон Камилло зажег фонарь. Они отодвинули один из стогов сена, и в полу показался люк.
— Залезай, — сказал дон Камилло старику.
Тот полез вниз, и довольно долго его не было видно и слышно.
— Разрешилась, — прошептал он, вылезая, — я в этом деле толк знаю, столько отелов принял, лучше любого ветеринара.
— А теперь домой, — велел старику дон Камилло, и тот исчез.
