Когда агенту охранки были предъявлены неопровержимые улики, он сознался в убийстве Анны Полтевой. По-видимому, она, так же как и я, заподозрила «Розу Зубатову». В отсутствие Родзянко старуха обыскала его комнату, наведя беспорядок в бумагах и тем вызвав его подозрение.
Поскольку только у Анны были ключи от всех комнат в доме, шпиону стало ясно, кто рылся в его вещах. Боясь, что старуха его выдаст, Родзянко решил убить ее именно так, как я уже описал.
Он открыл отмычкой дверь и, задушив старуху, для отвода глаз прихватил ее кошелек. Затем инсценировал проникновение через окно, нанеся отметины на внешнюю раму ножом, и стал поджидать в переулке, чтобы его заметил какой-нибудь прохожий. Это убедило бы полицию и жильцов, что убийца – бородатый человек, проникший в дом извне.
Таким образом, убийство русской старухи было раскрыто. Оставалась неразгаданной лишь одна, последняя тайна.
Вам, наверно, интересно, Уотсон, кто же был одесским террористом, который, возможно, укрылся в доме на Стэнли-роуд. Не хотите ли попробовать угадать?
– Ну вас, в самом деле, Холмс! – воскликнул я. – Даже представить себе не могу. Там было столько народу и такое множество русских имен, что их трудно запомнить.
– Это имя нетрудное. Давайте же, мой дорогой! Ну, пожалуйста, доставьте мне удовольствие.
– Что ж, хорошо, – сказал я, забавляясь этой игрой. – Кого же мне выбрать? Пускай это будет сапожник с больной женой.
Холмс громко рассмеялся от удовольствия:
– Вы не правы, мой друг. То был не кто иной, как Ольга Лескова.
– Ольга? Толстушка, которая заставляла вас есть ее блины?
– Та самая! Вы можете представить себе кого-нибудь более непохожего на нигилистку? Когда я сорвал маску с Родзянко, воцарилась суматоха и никто не заметил, как Ольга упаковала вещички и под шумок исчезла. Несомненно, она опасалась, что следующей раскроют ее.
Позже я узнал от графа Николая, что, как выяснилось, Ольга взяла билет на пароход в Америку. Там она исчезла из виду, скрывшись среди миллионов других эмигрантов. Вероятно, в это самое время она заправляет делами в какой-нибудь забегаловке Канзас-Сити или ресторанчике Бронкса.
А теперь, мой дорогой Уотсон, если вы поможете мне сложить бумаги в ящик, я бы унес его в свою спальню.
– Но, Холмс, а как же насчет остальных бумаг? – воскликнул я, указывая на кипы документов, все еще валявшихся в комнате.
– О, на них сейчас нет времени, – беззаботно ответил Холмс. – В любой момент может войти горничная, чтобы накрывать к обеду. Вы же, конечно, не ожидаете, что она будет этим заниматься, когда содержимое ящика валяется на ковре?
– Но, Холмс!..
Мои протесты ничего не дали. Холмс настоял на своем, и мы собрали документы, включая пакет с фальшивыми документами, фотографией и иконой, и вернули их в ящик.
Хотя прошло несколько месяцев, прежде чем мой друг наконец удосужился очистить комнату от скопившихся бумаг, у меня было по крайней мере одно утешение: я услышал из его собственных уст рассказ про любопытное дело о русской старухе[42]. Правда, мне не разрешено публиковать отчет о нем при жизни графа Николая Плехановича и его сына Сергея, которые продолжают свою работу среди русских изгнанников и хотят защитить интересы соотечественников.
Камберуэллское дело об отравлении
Из всех расследований, в которых мне довелось участвовать за годы дружбы с Шерлоком Холмсом, немногие начинались столь драматично, как то, которое мы впоследствии стали называть Камберуэллским делом об отравлении.
Помню, это случилось весной 1887 года[43], в начале двенадцатого ночи. Поскольку моя жена уехала на несколько дней к своей родственнице в Суссекс[44], в тот вечер я зашел к Холмсу. Мы не виделись несколько недель, и часы летели, когда, сидя у камина, мы вспоминали прошлые дела, особенно похищение регалий майора Борнмута и загадочное привидение почтенной миссис Стьюкли Уодхаус.
Наш разговор был прерван стуком колес экипажа, остановившегося у дома. Вскоре нетерпеливо позвонили в дверь.
– Клиент? – произнес Холмс, подняв брови. – Не думаю, чтобы кто-то еще надумал нанести мне визит в такое позднее время.
Не желая тревожить миссис Хадсон или горничную, Холмс сам отправился вниз открывать. Вернулся он с белокурым и курносым молодым человеком лет двадцати трех, прилично одетым, но без пальто, хотя вечер был прохладный. Посетитель сильно волновался, и его приятное, хотя довольно заурядное лицо исказила гримаса отчаяния.
Когда Холмс предложил молодому человеку сесть у камина, тот со стоном рухнул в кресло и закрыл лицо руками.
Обменявшись со мной взглядом, Холмс начал беседу.
– Я вижу, – сказал он, скрестив ноги и удобно откинувшись на спинку кресла, – что вы служите в конторе, недурно играете в крикет, а также что вы покинули дом в большой спешке и, хотя прибыли сюда в кэбе, первую часть путешествия проделали пешком.
Как и рассчитывал Холмс, эти слова возымели действие: молодой человек сразу же выпрямился и с изумлением посмотрел на моего друга.
– Вы совершенно правы, мистер Холмс. Однако ума не приложу, откуда вам все это известно. Я слышал о вашей репутации – потому-то я здесь, – но не знал, что вы обладаете даром ясновидения.
– Никакого ясновидения, сэр, простая наблюдательность. Например, вы носите на лацкане значок Крикетного клуба Камберуэлла с буквами «ККК» на синем поле, а его сразу же опознает тот, кто, подобно мне, изучал такие эмблемы. Что касается того, что вы в спешке отбыли сюда и проделали первую часть пути пешком, то это выдают отсутствие пальто и состояние ваших ботинок. На подошвах свежая грязь.
– А как же вы узнали, что я работаю в конторе? – спросил молодой человек, который явно взбодрился. – Я же не ношу ее на лацкане или на ботинках.
Холмс громко засмеялся:
– Нет, конечно! Но на среднем пальце вашей правой руки маленькая мозоль над первым суставом – ее натерла ручка. Кроме того, хотя сейчас ваша одежда в беспорядке, в ней нет ничего богемного. Следовательно, вы не художник. Впрочем, довольно об этом, сэр. Я и так выдал вам достаточно своих профессиональных тайн. А теперь будьте так любезны рассказать, кто вы и какое дело привело вас сюда в столь поздний час. Очевидно, оно очень срочное, раз не могло подождать до утра.
