«Только на другой день утром комендант лагеря полковник Моррис в ответ на наши непрерывные домогательства и протесты официально изложил нам причины нашего ареста: „Вы опасны для нынешнего русского правительства“, – заявил он нам кратко: полковник не был красноречив, притом лицо его имело подозрительно возбужденный характер уже с утра. „Но ведь нью-йоркские агенты русского правительства выдали нам проходные свидетельства в Россию, и, наконец, заботу о русском правительстве нужно предоставить ему самому!“ Полковник Моррис подумал, пожевал челюстями и присовокупил: „Вы опасны для союзников вообще“. Никаких документов о задержании нам не предъявлялось. От себя лично полковник присовокупил, что, как политические эмигранты, которым, очевидно, недаром же пришлось покинуть собственную страну, мы не должны удивляться тому, что с нами сейчас происходит. Русская революция для этого человека не существовала. Мы попытались объяснить ему, что царские министры, превратившие нас в свое время в политических эмигрантов, сами сейчас сидят в тюрьме, поскольку не успели эмигрировать. Но это было слишком сложно для господина полковника, который сделал свою карьеру в английских колониях и на войне с бурами. Так как я разговаривал с ним без должной почтительности, то он прорычал за моей спиною: „Попался бы он мне на южноафриканском побережье…“ Это вообще была его любимая поговорка».
(Л. Д. Троцкий)
Условия, в которых очутился Троцкий, были отнюдь не комфортабельными.
«Военный лагерь „Amherst“ помещался в старом, до последней степени запущенном здании чугунолитейного завода, отнятого у собственника-немца. Нары для спанья расположены были в три ряда вверх и в два ряда вглубь с каждой стороны помещения. В этих условиях нас жило 800 человек. Нетрудно себе представить, какая атмосфера царила в этой спальне по ночам. Люди безнадежно толпились в проходах, толкали друг друга локтями, ложились, вставали, играли в карты или в шахматы. Многие мастерили, некоторые – с поразительным искусством. У меня и сейчас сохранились в Москве изделия амхерстских пленных. Среди заключенных, несмотря на героические усилия, которые они делали для своего физического и нравственного самосохранения, имелось пять помешанных. Мы спали и ели с этими помешанными в одном помещении.
Из 800 пленных, в обществе которых я провел почти месяц, было около 500 матросов с затопленных англичанами немецких военных кораблей, около 200 рабочих, которых война застигла в Канаде, и около сотни офицеров и штатских пленных из буржуазных кругов. Отношения наши с немецкими товарищами по плену стали определяться по мере того, как они уясняли себе, что мы арестованы, как революционные социалисты. Офицеры и старшие морские унтера, помещавшиеся за дощатой перегородкой, сразу зачислили нас в разряд врагов. Зато рядовая масса все более окружала нас сочувствием. Этот месяц жизни в лагере походил на сплошной митинг. Я рассказывал пленным о русской революции, о Либкнехте, о Ленине, о причинах крушения старого Интернационала, о вмешательстве Соединенных Штатов в войну. Помимо публичных докладов, у нас шли непрерывные групповые беседы. Дружба наша становилась теснее с каждым днем. По настроению рядовая масса пленных делилась на две группы. Одни говорили: „Нет, довольно, с этим надо покончить раз навсегда“. Эти мечтали об улице и площади. Другие говорили: „Какое им дело до меня? Нет, больше я им не дамся…“ „Как же ты спрячешься от них?“ – спрашивали другие. Углекоп Бабинский, высокий, голубоглазый силезец, говорил: „Я с женой и детьми поселюсь в глубоком лесу, понастрою кругом волчьих ям, не буду из дому выходить без ружья. Не смей никто приближаться…“ „И меня не пустишь, Бабинский?“ – „И тебя не пущу. Никому не верю…“ – Матросы всячески старались облегчить мне условия существования, и только путем настойчивых протестов я отвоевал свое право стоять в очереди за обедом и участвовать в общих трудовых нарядах по подметанию полов, чистке картофеля, мойке посуды и приведению в порядок общей уборной».
(Л. Д. Троцкий)
Это он сам так рассказывал. Однако верится с трудом. Не только в то, что Троцкий отказывался от каких-либо привилегий, такого за ним никогда не наблюдалось. Но и в смысле революционной пропаганды…
Троцкий отнюдь не был таким уж фанатиком-революционером. Человек он был умный и расчетливый. Да, его могло занести во время речи. Но до некоторого времени Лев Давидович не лез под танк без гранаты. А ведь такая революционная пропаганда в лагере была очень опасна – если пока против него были некие общие обвинения, то теперь они могли бы стать вполне конкретными. Во время Первой мировой войны в Англии были довольно суровые порядки. Хотя факт, что Троцкий матросов агитировал, несомненен. Только вот за что?
Скорее всего, он подбивал заключенных на протест. Потому что протестовать в одиночку скучно, в коллективе – куда веселей.
В конце концов, офицеры пожаловались полковнику Моррису. Троцкому запретили выступать. Однако оратором-то он был не из последних – так что сумел завоевать симпатии многих. В ответ заключенные подали письменный протест, на котором стояло 530 подписей. Впрочем, сидящие в тюрьмах и лагерях люди часто бузят просто со скуки. Как бы то ни было, своего Троцкий добился.
Дело в том, что Троцкий чуть ли не с первого дня своего заключения бомбардировал протестными телеграммами всех, кого только мог. Временное правительство, Петросовет, премьер-министра Великобритании и кого угодно. В защиту Троцкого выступил Ленин: «Англия арестовывает заведомых интернационалистов, противников войны, вроде Троцкого».
У Ильича было много причин обижаться на Троцкого, но имелись и очень веские основания для того, чтобы за него заступиться. Дело в том, что возвращение Ленина в Россию в пломбированном вагоне далеко не все встретили с пониманием – в том числе рабочие и солдаты. Между тем на поездку в этом вагоне он решился отнюдь не от хорошей жизни. Ленин не стал выбираться из Швейцарии через Францию и Англию именно потому, что опасался: его там тормознут власти. Теперь имелся аргумент в пользу выбранного им пути. Вот видите, что бывает с противниками войны на английской территории!
В конце концов, англичане махнули рукой. Видимо, им надоел весь этот цирк. Петросовет стал давить на Временное правительство. Ведь для этих людей Троцкий был членом руководства Петербургского Совета, предшественника их структуры, который к этому времени стал романтической легендой. Тем более что министр иностранных дел Временного правительства, лидер либеральной партии кадетов Павел Иванович Милюков не любил Троцкого еще с 1905 года. Именно он во время первой русской революции придумал термин «троцкизм», подразумевая под этим крайнюю революционность. Кроме того, Милюков был одним из самых ярых сторонников «войны до победного конца». Так вот, он высказывался в смысле: «пусть сидит». Но Милюкова все левые терпеть не могли – так что такая позиция сыграла на пользу Троцкому.
Кто не успел – тот опоздал
29 апреля Троцкого выпустили из лагеря – и поспешили выставить с английской территории. Уже 17 мая он прибыл в Петроград. К этому времени Временное правительство успело пережить первое потрясение – так называемый апрельский кризис. Он был связан с тем, что 1 мая Милюков выступил с заявлением о намерении продолжать войну. До этого правительство виляло, не говоря ни «да», ни «нет».
