– Покедова, друганы! – крикнул Турецкий Султан и освободившейся планкой саданул Хопкинса по башке так, что дерево затрещало. – Исключительно видимости ради! – успокоил он расшумевшегося было Хопкинса.
Наше путешествие началось.
3
Приходилось как следует налегать на весла, чтобы стиснутую в узком русле течением лодку не сносило к середине реки.
От торчащих из-под воды рифов мы с двух сторон отталкивались веслами, таким образом удавалось избежать крушения и направлять лодку к берегу.
При свете полной луны осколками стекла поблескивали чешуйчатые спины крокодилов, выныривавшие среди водоворотов.
Высокие пенистые буруны вокруг подводных камней напоминали о том, что перед нами самая необузданная речная стихия в мире.
Одно из весел, ткнувшись в песчаную отмель, сломалось. Лодка завертелась вокруг собственной оси. Чтобы выправить положение, Альфонс Ничейный отчаянно греб, погружая свое весло то с правого, то с левого борта.
– Нам конец, – прошептал Квасич.
Если лодку вынесет на середину реки, тогда мы пропали… Но нам повезло. Лодку сильно тряхнуло – мы сели на мель.
– Отмель?
– Нет, мы уже возле берега, – ответил Альфонс Ничейный. – Просто сейчас он скрыт приливом. Через час вода схлынет…
– И снесет лодку обратно…
– Мы подтянем ее ближе к берегу.
Навалясь на весло, он толкает лодку вперед. Суденышко потрескивает, но ползет вверх по песчаному дну. Выше… еще выше… Гибкая, пропорциональная фигура гребца словно слилась с веслом. Сейчас он больше чем когда-либо похож на огромную кошку, все части тела его будто резиновые, мышцы не напрягаются, а вытягиваются при каждом наклоне. Не знаю другого подобного парня, кроме меня…
Наконец Альфонс снова опускается на сиденье и с улыбкой обращается к Ивонне:
– Как переносите дорогу?
– Сюда было гораздо хуже! Через знойную Сахару…
– Теперь Сахара покажется еще жарче, – ответил Альфонс, ощупывая карман, где покоился конверт за пятью печатями.
Мы дожидались отлива. Ночь была кошмарная, душная. В темной глубине джунглей светились глаза неведомых ночных зверей, с неумолчным грохотом стремительно несла свои воды река.
Между делом Квасич решил познакомиться с Левиным.
– Позвольте представиться: доктор Федор Квасич, пианист.
– Очень рад. Докторская степень в музыкальной академии – вот это, я понимаю, класс!
– Одно не связано с другим. Звание доктора не имеет отношения к музыке. Помимо того, я ведь и университет окончил.
– А что еще вы окончили, господин доктор?
– Полный курс каторжных работ. Прошу прощения, но вы забыли представиться.
– Как?! Разве вам не сказали, что я Левин?
Хопкинс судорожно сглотнул.
– Не успели! – резко ответил он. – Но сейчас скажем, – и сухо бросил Квасичу: – Это Левин.
И тут произошла неожиданность. Квасич на миг даже подскочил в лодке.
– Вы – Левин? Господи! – воскликнул он, протягивая старику обе руки. – В самом деле? Не может быть!
Глаза Левина растроганно увлажнились, он радостно тряс вялые, веснушчатые руки морфиниста доктора.
– Да, да, друг мой! Я действительно Левин.
– Какая радость!
Они обнялись, а мы, окаменев, наблюдали за этой сценой. Квасич знает, кто такой Левин? Выходит, никакой он не помешанный и где-то, когда-то, в другой жизни был другим человеком, не имеющим ничего общего с этим неряшливым, прожорливым стариком.
– Вот ведь при каких обстоятельствах довелось встретиться! – запричитал Квасич. – Великий Левин, о котором я столь наслышан…
– О да, друг мой! – вздохнул Левин.
– Что же привело вас сюда?
– Cherchez la femme.
(Для тех, кто не знает, поясняю: ищи женщину. Такой же конфуз случился и с этим парнем, с Лоэнгрином – рыцарь искал себе женщину, а как нашел, превратил в лебедя, и все, песенка спета.)
– Вот уж никогда бы не подумал!
– Я тоже, – вздохнул Левин, не выпуская рук доктора. – Ведь карьера моя начиналась совсем иначе.
– Ваша любезная сестрица живет все там же?
– Какая сестрица? Я рос сиротой!
– Позвольте… но разве не вы были костюмером при царском балете?
Левин вскрикнул, как раненая птица, и оттолкнул руки Квасича. Казалось, он на грани нервного припадка.
– Тогда… какой же вы Левин?
– Довольно! Вам хотелось бы оскорбить, унизить меня, но я не доставлю вам такой радости. Стыдитесь, сударь, столь низкие шутки унижают лишь вас самого!
Обиженный Левин больше не проронил ни слова.
Ночью время тянется медленно. Прогретый воздух удушливой пеленою стлался над рекой. Лунный свет едва пробивался сквозь плотные слои, превращая туман в серебристую завесу.
Полчаса мы провели в тревоге. Если побег будет обнаружен, нам несдобровать: мы угодили в западню. Несмотря на тропическую ночную духоту, нас колотил противный озноб, когда дрожь начинается изнутри, захватывая легкие, желудок, все кости и сустава и заставляет мучительно пульсировать виски…
– Опустите голову мне на плечо и постарайтесь уснуть, – посоветовал Ивонне Альфонс Ничейный, и она подчинилась ему без звука.
Конечно, это я был вправе предложить ей свою поддержку, но ведь не станешь же меняться в лодке местами. Убывающая вода громко журчит.
Ивонна в полудреме вскидывает голову. Альфонс Ничейный обвивает ее рукой, мягко поглаживая по плечу. Девушка снова приникает к нему головой и засыпает…
Постепенно начинает светать. Суденышко наше оказывается на суше. Мертвенно-белая песчаная полоса вдоль берега повсюду, насколько хватает глаз, сплошь усеяна омерзительными тварями. Крокодилы…
4
Мы решили в первый день передвигаться быстро, насколько возможно. К сожалению, Левин, а в особенности рыхлый толстяк Квасич не выдерживали темпа. Зато Ивонна оказалась на редкость выносливой, наполнив мое сердце гордостью за ее достойный выбор в мою пользу. Она шла в ногу с нами, ровным, быстрым шагом – любой бывалый легионер мог бы позавидовать.
– Я с детства занимаюсь спортом, – ответила она, когда мы ее похвалили. – Если бы несчастный Франсуа последовал моему примеру!.. Но он мечтал стать поэтом.
– Писательское ремесло – дело нелегкое, – заметил я со знанием дела. – Тут много чего требуется: широкая образованность, неустанный труд, бутылки чернил…
В середине дня на нас обрушился ливень. Тугие струи воды колошматили с ощутимой силой, за шумом дождя мы не слышали собственных голосов, но упорно продвигались вперед.
