Когда самолет выруливал сквозь проливной дождь к терминалу аэропорта Кеннеди, я сказала Эду:
– В Нью-Йорке я утратила девственность. Эд был весь зеленый: с Атлантики пришли штормы, и на последнем участке нас здорово швыряло – я даже слышала, как стюардессу тошнило в гальюне.
– И с тех пор стремилась сюда, – продолжила я.
– Забавно, – ответил он. – И давно ты это придумала?
Замечание прозвучало не особенно приветливо, но это уже был прогресс. Его первые слова ко мне за весь перелет.
– Я хотела сказать, – вряд ли я когда-нибудь была так возбуждена, так полна жизни и… надежд, как в свое первое посещение Нью-Йорка.
Он повернулся ко мне и прищурил глаза:
– Так почему мы в Нью-Йорке?
– Сам знаешь почему, – ответила я.
– Продолжай. Что все это значит?
Я начала выходить из себя. Мне совершенно не нравится Эдова тенденция усматривать в самых обычных жизненных событиях направленный против него коварный заговор.
– Ну, раз уж ты спросил, – сказала я, – это все коварный заговор против тебя. Мака вовсе не арестовали. Ни в какую пробку я не попала. В действительности мы не поженились. Регистратор только выглядел государственным чиновником из Эппинга, а на самом деле это агент из контрразведки.
– Все забавнее и забавнее, – проговорил Эд.
– И вся эта сцена в аэропорту, когда Мак вел себя так добропорядочно и великодушно, – все это чепуха.
Добравшись до Хитроу, я не смогла найти там Эда. Его мобильник был выключен, дома его тоже не было. Я позвонила Делле, но она не смогла предложить ничего лучше, чем вызвать его по громкой связи в аэропорту – что я и проделала без всякого успеха.
Дел все еще была с Маком, и он перезвонил мне и сказал, что достал нам два места в самолете компании «Вирджин» на вечерний рейс в Нью-Йорк – оттуда до Мексики ближе всего – и забронировал там крутой отель. Он, кажется, чувствовал свою вину, потому что сказал:
– Можете оставаться в отеле сколько хотите – за мой счет. – Хотя я случайно узнала, что у его компании подписан договор именно с этим отелем.
Я слонялась по аэропорту, высматривала Эда и думала, что, что бы ни случилось, я все равно улечу в Нью-Йорк. От мысли о возвращении в унылую квартиру – или к Маку – хотелось покончить с собой. В конце концов я забрела в книжный магазин и обнаружила там Эда, устроившегося в неком подобии кресла, которое он соорудил из тележки и наших чемоданов. Он читал книгу «Женщины с Марса, мужчины с Венеры».
Увидев меня, Эд сказал:
– В этой книге говорится, что ты – резиновый жгут. Сначала растягиваешься, а потом щелкаешь назад. И о том, что ты мужчина.
– Понятно, – ответила я. – Извини.
– Быть резиновым жгутом полагается мужчине, – сказал он.
– Послушай, Эд, Мак…
– Мужчины, – перебил он, – любят тянуть резину. А ты нет. – Он обличающе посмотрел на меня. – И возвращаются в свои пещеры.
– Все так, – сказала я. – Послушай, Эд, мы можем улететь. – Мне стыдно здесь признаться: я посмотрела на часы. Возможно, с нетерпением.
– Это звучит чертовски убедительно, – проговорил он так громко, что продавщица взглянула на нас.
Я объяснила про рейс на Нью-Йорк.
– Прошу тебя, – сказала я. – Ситуация может или совсем ухудшиться, или улучшиться. – И я с неловкостью прошептала: – Мы ведь женаты. – Периферийным зрением я заметила, что продавщица перестала считать выручку или чем там она занималась.
Эд ненадолго задумался, потом встал, поставил чемоданы на тележку, отвесил мне что-то вроде поклона, словно говоря: «Твое желание для меня закон», – и поставил «Венеру и Марс» на место.
– Эд, я очень, очень сожалею, – с благодарностью проговорила я.
Он отвернулся и не ответил. А я взглянула на продавщицу. Она тоже отвернулась.
В самолете, когда я закончила напоминать Эду о достоинствах Мака, он сказал:
– Мак – просто бандит.
– Нет, – ответила я, не совсем его поняв. Эд в холодной ярости отвернул голову – то есть отодвинул ее, насколько это возможно в экономическом классе «Боинга-747».
Я наверняка пнула бы себя, будь побольше пространства для ног – или хотя бы для одной, чтобы встать. Но в данный момент мне ничего не оставалось, кроме как хорошо себя вести.
У наших кресел остановилась стюардесса и спросила:
– У вас медовый месяц?
– Откуда вы узнали? – спросил Эд.
– Вот, – сказала она, протягивая бутылку шампанского, – это подарок.
– Спасибо, – сказала я, – очень мило. – И мы какое-то время просидели, ничего не говоря. Я держала между колен замороженную бутылку шампанского.
Когда объявили о задержке с проходом через терминал и стало ясно, что наши муки продлятся еще какое-то время, я наконец сказала Эду:
– Ты слышишь голоса?
Он пропустил мои слова мимо ушей.
– Я слышу голоса, – повторила я.
Он на миллиметр повернул голову и хмыкнул.
– Ты разве не слышишь? – спросила я.
– Что именно?
– Я слышу голоса, – встревоженно проговорила я.
– Какие еще голоса?
– Тихие, – сказала я.
– И что они говорят? – рявкнул он.
– Самое разное. «Какая ты высокая и красивая!», «Какие великолепные ноги!», «Какие милые глазки!» – и все такое.
– Ага, – раздраженно ответил он. – Может быть, заткнешься?
– Это не я, – сказала я, – это голоса.
Он не удостоил меня ответом. Мы посидели молча, а потом я воскликнула:
– Я поняла, что это! Это бутылка шампанского! – и вытащила ее.
Эд посмотрел на меня так, будто расчленяет. Но по крайней мере посмотрел, и я перешла к кульминации:
– Это подарок!
Трудно разыгрывать трагического героя идиотским образом. Я бы не сказала, что ситуация между Эдом и мной значительно улучшилась, когда мы ночью вышли через терминал в бензиновое тепло и хаос аэропорта Кеннеди, но Эд хотя бы со мной разговаривал.
Не скажу, что он смеялся над моей глупой шуткой, зато и не шел с каменным лицом. Он покачал головой и фыркнул, и лед немного треснул.
– Самое смешное здесь то, что тебе это кажется смешным, – сказал Эд.
На самом деле мне так не казалось, но спорить с ним я не собиралась.
Иногда мне кажется, что самое лучшее в Нью-Йорке – это шум. Постоянные гудки и сирены автомобилей, желтые такси, гремящие по металлическим щитам на улицах, мусоровозы, лязгающие ночью так, будто с небоскреба Крайслер Билдинг упала верхушка.
