Дети спрашивали… конечно, они спрашивали, почему уехала Рут. Почему?!
– Иногда так бывает… – спотыкаясь на каждом слове, мямлила я, – что люди… особенно женщины, у которых есть дети, чувствуют, что… что им необходимо как-то изменить свою жизнь.
– Как изменить? Что изменить? – сыпались неизбежные вопросы. – А разве здесь нельзя было изменить?
Мои шаткие доводы не убеждали даже меня. Впервые в жизни я пожалела, что дети выросли. Малышам подошел бы любой мало-мальски логичный ответ. Устав от справедливого ворчания Бет и Джея, я как-то сказала:
– Пример Рут может быть полезным и для вас. Если ты не можешь сделать себя счастливым – то и никто не сможет.
Дети, дети! Я не винила Рут за то, что она их забрала. Я не винила и Рида за то, что он рвался их вернуть. Могла ли я ненавидеть Рида за его решение, за его выбор? Могла ли ненавидеть Рут – за то, что ее выбор оказался иным?
– А дети?… – Я умолкла, не в силах выговорить вопрос.
– На заседаниях Слоун и Грейсон присутствовать не будут. Разумеется, никто не потянет их в зал суда. С ними поговорят заранее, в неофициальной обстановке. Судья и детский психолог.
– Это хорошо.
Рид наклонился, поднял с травы кукурузную палочку, с хрустом вдавил в бампер машины. А выпрямившись, заглянул мне в глаза:
– Это еще не все, Прил. Тебе придет повестка. Я вызываю тебя в качестве свидетеля с моей стороны.
Глава двенадцатая
Прими как факт, Прил, – как-то утром сказала мне Рут.
Я еще вовсю кипела, переживая вечернюю стычку со Скотти. Как это чаще всего и бывает в супружеских перепалках, сейчас я, убейте, не вспомню суть разногласия. Помню лишь возмущение и дикую обиду за безапелляционность, с которой муж вдалбливал мне свою точку зрения. Если не считать каких-то мелких моментов, стойкая приверженность Скотти к справедливости и морали была столь безупречна, его принципы столь недостижимо благородны, что я в основном нападала не на его позицию как таковую, а на манеру, с которой она преподносилась. В непоколебимой, абсолютной уверенности Скотти я видела самовлюбленность и ханжество.
– Прими как факт, – сказала Рут. – Из схватки со Скотти тебе никогда не выйти победителем. Сама подумай, как такое возможно? Ведь на его стороне Бог.
В середине сентября была назначена дата начала судебного процесса: февраль. Стартовала «погоня за справедливостью» Рида – его иск об опекунстве над детьми. Повестка на мое имя, официальное подтверждение моего неотвратимого участия в битве Кэмпбеллов за детей, появилась в почтовом ящике в начале октября. Однако той осенью велась и иная война. Сражения проходили на полях безмолвных завтраков, неуютных ужинов, долгих натянутых пауз. Поводами в этой войне были ответственность, и чувство вины, и финал любви. Бесшумная, бескровная эта война по разрушительности не уступала любому вооруженному конфликту. Отсутствовал лишь один ключевой момент: я не знала, какой враг противостоит мне в этой войне.
– Ты обдумала, что скажешь на суде? – спросил Скотти.
– Нет.
Я смотрела в окно, намеренно избегая взгляда мужа.
– Не верю.
– Не верь.
Призрак ссоры зловеще сгустился, но Скотти предпочел промолчать. И все же моя отрешенность, мое отчаянное одиночество, мой отказ от диалога были истолкованы как солидарность, сочувствие и поддержка подруги в ее предательстве мужа и семьи. Я и сочувствовала. И поддерживала. И была на стороне Рут… когда думала о ней. Мысли о Скотти, Риде, адвокатах – о мужчинах - вызывали совершенно иные чувства, и двойственность моего положения порождала негодование.
Ах, Рут! Представляла ли ты себе хоть на миг всю сложность моего выбора? Вынужденная свидетельствовать на стороне Рида, я тем самым была вынуждена выбирать между уважением и любовью, между долгом и преданностью, между истиной и видимостью. Мое сердце навсегда с тобой, но как быть с долгом?
Тема моего скорого участия в суде витала в воздухе, как аромат готовящегося блюда – томясь на малом огне, оно все же в любой момент готово выплеснуться через край кастрюли. Что я скажу, как я скажу… Туманные вопросы, невразумительные реплики, даже газетная статья с пошлыми разглагольствованиями какой-то знаменитости о судебной тяжбе с женой – все вызывало тревожные переглядывания Бет и Джея. Детей не обманывали ни напускная будничность жизни, ни лицемерная веселость родителей. Я спросила детей напрямик: неужели враждебность между мной и отцом и гнет моей борьбы настолько очевидны? Увы, более чем. До того очевидны, что затмили мелкие семейные неурядицы и обострили душевную травму Джея от самоубийства Рослин. Уверена, что пресловутый трудный возраст не был единственной причиной его вспышек агрессии. И приступов молчания. За те осенние месяцы воинственность Джея угрожающе воспалилась, как вновь открывшаяся рана.
– Только не ссорьтесь! – умоляли дети, улавливая настроение родителей по каменным лицам и рубленым фразам. – Не надо! Пожалуйста.
– Мы не ссоримся, – звучало в ответ рассеянно и не более искренно, чем их собственный скулеж на родительские замечания прекратить драчку на заднем сиденье машины.
Меня как ножом по сердцу полоснул однажды вопрос дочери. Скрестив на груди руки, Бет заявила:
– Опять будете цапаться весь день?
Она добилась перемирия. Временного.
– Прил, ты и двух слов об этом не сказала, – отметил Скотти, пока мы сгребали сухие листья с лужайки.
– А что я, по-твоему, должна говорить?
– Хоть что-нибудь. Прекрати увиливать от разговора.
– Я не вызывалась на эту роль, Скотти. Я этого не хотела, сам знаешь.
– Рид тоже.
– Прекрати увиливать от темы.
– Значит, решила быть враждебным свидетелем? Я правильно понял?
– Враждебным свидетелем? Меньше телевизор надо смотреть. – Я потащила мешок с листьями к обочине, как можно дальше от мужа.
Таков факт. Мужчины в большинстве своем не способны уяснить, что, когда требуется принять решение, женщинам нужен не конкретный совет, а слушатель. Оказываясь перед проблемой, женщина обращается к женщине, потому что та слушает, соглашается или не соглашается, но, как правило, не пытается судить или навязывать собственное мнение. Наш мир не равноценен. Мужчины выдают готовые ответы и варианты, в то время как женщинам нужно всего лишь облегчить душу, не более того. Они ищут только сочувствия. Вот почему обсуждения выливаются в споры, беседы – в серьезные конфликты.
Я как-то попробовала растолковать Скотти эту теорию – после того, как нажаловалась на нескладный, сплошь из мелких неудач, день и выслушала его хладнокровные, по пунктам, рекомендации, как мне стоило – следовало! – поступить.
– Вон он я, рядом, в деталях объясняю, как и что нужно делать, – сказал он. – А ты меня не слушаешь!
