— Да он щенок еще, — встал на защиту пса Сопляк.
— Какой, к черту, щенок, дубина ты! — возмутился Огрызок. — Он раньше меня родился!
Армандино прищелкнул языком и удивленно поднял брови.
— Спятил? Ему еще года нет.
— Ну и что? — возразил Огрызок. — Значит, он должен других собак бояться?
— Чего это он боится? — нахохлился Армандино. — Знаешь, ты меня не зли! — Он подошел к своему псу и, схватив за ошейник, потащил его к овчаркам, которые теперь копошились на стерне. — Давай, Волк, ну давай, фас! — шептал он, низко склонившись над ним и в ярости брызгая слюной.
От этих едва слышных понуканий Волк выкатил грудь и весь задрожал, завибрировал, как заведенный мотор. Армандино еще пошептал ему что-то и внезапно отпустил.
Шпана притихла в предвкушении захватывающего действа. Из двух собак Фитиля кобель был поменьше, пощуплей; увидев, как парень науськивает на них Волка, он поджал хвост и припустил во всю прыть по полю, время от времени оборачиваясь, чтобы взлаять или грозно зарычать.
А сучка оказалась та еще бестия. Черная, поджарая, с острой мордой и облезлым хвостом, она точно окаменела при виде наступавшего врага и лишь поводила глазами туда-сюда. Волк, приблизившись, тоже стал как вкопанный и бешено ее облаял.
Она немного послушала заливистый лай и гомон ребят, потом повернулась задом и с достоинством удалилась, как бы говоря: “Оставьте меня в покое, иначе бед не оберетесь!”
Но удаляясь, все время сворачивала назад морду, и в темных немигающих глазах мелькали кровавые сполохи.
— Давай, Волк, ату их, фас! — шептал Армандино.
Остальные тоже принялись подзадоривать пса и подняли гам, словно бесноватые мартышки: наверно, даже в Тибуртино было слышно. Наивный Волк бросился в погоню за сукой, захлебываясь лаем, на который та даже не соизволила ответить.
“Не больно-то надрывайся, — говорила она всем своим видом. — Ты моего характера не знаешь”. Но вдруг какое-то время спустя потеряла терпение и откликнулась диким воем: “Да чтоб ты сдох!” От ее свирепого рыка Волк вмиг остановился и прижал уши, а бегущим за ними сорванцам стало как-то не по себе. Сука стремительно рванулась назад, подлетела и мрачно уставилась на этого дурошлепа Волка, который в одночасье растерял весь пыл.
— Ну, Сопляк, что я тебе говорил? — усмехнулся Огрызок.
Армандино вновь кинулся к псу.
— Давай, Волк, давай! — подзуживал он; от азарта его теперь тоже пробирала дрожь.
Волк немного набрался храбрости и вновь залаял, еще громче. “Ишь, какой голосистый!" — подумала сука. “Сука, паскуда, нечего на меня так смотреть! Никто тебя тут не боится!" — слышалось в лае Волка. Она отмалчивалась. “Погоди, подлюка, — грозил пес, — я тебе башку-то враз отхвачу!”
“Уж больно ты разошелся!” — вступил в собачью беседу подоспевший кобель Фитиля.
“А это еще что за недоразумение? — обернулся к нему Волк. — Ты чего тут позабыл, урод?”
Сука испустила глухой рык.
“Нечего рычать, на своего кобеля рычи!” — ярился Волк.
“Ну довольно! — взорвалась сука. — Надоел ты мне! Пусть я на тридцать лет загремлю в Реджина-Чели, но не откажу себе в удовольствии в клочья тебя порвать!”
— Да они загрызут друг друга! — начал было Сопляк, но договорить не успел.
Две овчарки в мгновение ока сцепились: задними лапами уперлись в землю, передними сплелись в объятии, разинули пасти, до десен обнажили клыки. И начали грызть друг друга за ушами, а между укусами рычали так, что многоголосый ор ребятни стал не слышен. Волк катался по земле, вздымая пыль; сука, оказавшись сверху, ловко вцепилась ему в горло. Но Волку удалось вывернуться; отскочив назад, он снова бросился в атаку на задних лапах, размахивая передними, как утопающий. Подхлестнутые бешенством, овчарки взревели и сцепились опять. Но тут из воды выскочил Фитиль и оглушительно свистнул. Сука вильнула хвостом и послушно потрусила к нему, будто и не была только что под гипнозом бешенства, а за ней, как ни в чем не бывало, последовал кобель. Затем Фитиль послал куда надо столпившуюся шпану и, когда всласть выговорился, вместе с собаками снова полез в воду, чтобы продолжить мытье.
Волку, однако, крепко досталось.
— Гля, как покусала! — сказал, еще не оправившись от удивления Сверчок. — Вот это покусала!
Все склонились над Волком. Шея у него была почти голая, лишь кое-где торчали клочья черной, слипшейся от крови шерсти.
— Черт возьми! — выдохнул Сопляк, ошарашенный не менее чем Сверчок.
— Пошли бросим его в воду, — предложил Огрызок, и все устремились вниз, волоча Волка по откосу.
Тем временем Сырок выбрался на берег, где взрослые парни уселись играть в карты. Все то и дело поворачивали головы к стенам фабрики — не появилась ли в окошке дочка сторожа, перед которой каждый, как мог, выхвалялся своей наготой.
— Где мои шмотки? — спросил Сырок и, оглядевшись, дурашливо позвал: — Шмотки! Где вы?
— Уже уходишь? — спросил Альдуччо.
— А чего тут делать? — отозвался Сырок, шаря в кустарнике и камышах.
— Выкупаемся еще разок.
— Не, не хочу.
— Да брось его, пусть идет, — толкнул приятеля в бок Задира.
Сырок наконец отыскал свою одежду и стал сосредоточенно ее разглядывать.
— Кто-то ее трогал, — сказал он вроде бы сам себе. — Кто б это мог быть? Признавайтесь, гады, кто в мои карманы лазил? — громко обратился он к присутствующим.
— Да ну! — усмехнулся Сопляк. — Кому больно надо!
— Поймаю — глаза выцарапаю!
— Сперва поймай! — поддразнивал его Задира.
Сырок стал натягивать носки и ботинки, напевая себе под нос:
Эх, каблучки-подковочки…
Задира мотнул головой в его сторону.
— Видали — Клаудио Вилла!
— А то! — с гордым видом согласился Сырок и продолжал петь.
— Хватит горло-то драть, — посоветовал Альдуччо.
— Чего это — хватит? — возмутился Сырок. — Тебя не спросили! Хочу пою хочу нет! «Эх, каблучки-подковочки…» Давай и ты одевайся, прошвырнемся, а потом завалимся в кино.
Он обулся и стал развязывать ремень, которым была перетянута одежда.
— Ты-то завалишься, а нет, чтоб друзей пригласить! — упрекнул его Задира.
— Рехнулся? У меня на все — про все полторы сотни.
— На “нет” и суда нет! — вздохнул Задира.
Сырок снова было затянул свои “каблучки-подковочки”, но вдруг резко оборвал песню. С минуту молчал, потом шагнул вперед с одеждой в руке, белый как смерть.
— Кто деньги спёр?
— Ты на кого тянешь? — взвился Задира. — На, обыщи!
