Я оборачиваюсь и вижу, что сзади Робби. В тридцати шагах.
Видите ли, мне показалось, что мы стали немного ближе друг другу. И рассчитывал, что он пойдет вместе с нами в одной команде.
Я показываю ему жестом — идем с нами.
Он опять смотрит в небо, как будто не замечает меня.
К нашему приходу мама испекла печенье. Из овсяной муки с шоколадной крошкой.
— Чем сегодня занимались, мальчики? — спрашивает она.
Я думал, она знала, что у меня соревнования. А может, она специально задает этот вопрос, чтобы не тянуть меня за язык.
— Мы вдвоем ходили на мои соревнования по бегу, — говорю я.
Робби запихивает в рот сразу два печенья, так что разговор приходится вести мне одному.
— Прекрасно, — говорит она. — Я рада, когда вы вместе.
Действительно, для нас с Робби это был лучший день, потому что мы были вместе.
А теперь расскажу о другом эпизоде, который произошел через два года, когда я уже был призван в армию, но еще не отбыл на войну.
Я захожу в магазин отца. Заступаю на рабочую смену.
Робби уже там, в кожаном фартуке, какие обычно носит отец и заставляет надевать и нас, когда мы работаем в магазине. Робби иногда работает на складе, но сегодня отец учит его готовить краску.
Они оба смотрят на меня, как на инопланетянина.
— Уолтер, — говорит отец, — что ты здесь деваешь?
— Я работаю здесь.
— Сейчас тебе не нужно работать. Ты ведь призван на службу.
— Да, но пока я здесь. Я имею в виду, я ведь еще не уезжаю. — Мы никогда ничего не обсуждаем. Самые важные события нашей жизни мы нос принимаем как должное.
— Ты можешь уехать надолго, — говорит отец. — Так что сейчас улаживай свои дела. Это твое время.
Робби молча слушает нас.
Я говорю:
— Здорово, отец. Не это ли говорят тем, кто отправляется умирать?
Зря я это сказал. Мы молча смотрим друг на друга, и каждый из нас понимает, что лучше бы я промолчал. Я чувствую себя комедиантом, умирающим на сцене.
— Погуляй со своей девушкой, — произносит отец, закрывая щекотливую тему. — Пригласи ее на обед или купи цветов, если можешь себе это позволить. Если это дорого, прогуляйтесь к морю. Она надолго остается одна. Для девушки это нелегкое время.
— Хорошо, отец.
Я поворачиваюсь и выхожу из магазина. И уже на улице испытываю какое-то невероятное чувство свободы, потому что мне больше не придется продавать хозтовары.
— Уолтер!
Я оборачиваюсь и вижу Робби, который кричит мне вслед.
— Ты не должен был так говорить!
Он стоит, широко расставив ноги, как всегда в решительный момент. Как будто так ему легче противостоять любому удару. Прямо над его головой вывеска «КРОУЛИ И СЫНОВЬЯ. ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ТОВАРЫ». Он выглядит таким взрослым в кожаном фартуке. Совсем мужчина. Хозяин.
Я думаю: «Да поможет тебе Господь, Робби, ты теперь второй мужчина в семье, новый наследник».
— Прости, — говорю я.
И шепотом желаю ему удачи.
Глава тридцатая
Майкл
Он поднимается на крыльцо своего дома, и у него возникает ощущение, будто никогда прежде он его не видел, разве что во сне. Деннис, высуну вшись из-за двери, оглядывает его и меняется в лице.
«Только ничего не говори», — мысленно просит его Майкл.
— Ты изменился, старик.
— Знаю.
— Ты как будто постарел лет на десять.
— Скорее на сорок.
— Тебе письмо от Эндрю.
— Правда? Где оно?
— На кухне, на столе. Дня три как пришло.
Он вбегает в дом, роется в почте и находит заветный конверт. Письмо на почтовой бумаге, написанное в отеле Оушн-сити. Сердце на мгновение замирает, когда он понимает, что Эндрю был там все это время.
5/18/82
Уважаемый мистер Стиб.
После долгих раздумий я понимаю, что Вы правы. Мы должны, по крайней мере, поговорить.
Я вылетаю 2-го, рейс 292 из Нью-Джерси. Если бы Вы могли встретиться со мной примерно в 4.15, было бы замечательно. Если это невозможно, я могу и сам добраться к Вам, как в прошлый раз.
Если для Вас это проблема, пожалуйста, дайте мне знать немедленно.
Искренне ваш, Эндрю Уиттейкер.
Он перечитывает письмо, потом кладет его на стол. Он замечает, что Деннис наблюдает за ним.
— Деннис, какое сегодня число?
— Думаю, уже второе.
— Знаешь, у меня было странное чувство, что ты ответишь именно так.
* * *
Он приезжает в аэропорт минут на двадцать пять пораньше и первым делом звонит Мэри Энн.
В трубке слышны долгие гудки — четыре, пять, шесть. Он чувствует, как все его тело посрывается мурашками. Она не хочет отвечать.
Ответь. Пожалуйста, ответь.
Она снимает трубку.
— Привет, — говорит он. — Это я. Ты спала?
— Нет, просто я была в саду.
— Я знаю, где сейчас Эндрю.
— Правда? И где же?
— На пути ко мне.
— Спасибо, что сказал. Я уже начала волноваться. Какой у него был голос?
— Не знаю. Он написал мне письмо. — Он выглядывает из телефонной будки и наблюдает, как поднимается в воздух самолет. Его вдруг пронзает острая боль. Ему кажется, что он говорит с ней и в то же время провожает. — Знаешь, что я забыл тебе сказать? Спасибо, что ты отвезла меня к маме. Она скоро умрет. Очень скоро. Если уже не умерла. Я бы не простил себе, если бы не повидался с ней перед смертью. Я был так погружен в себя, что забыл сказать тебе, как важна была для меня та поездка.
— Я понимаю.
— Скажи мне, что мы еще увидимся.
— Конечно, увидимся.
— Мне страшно, Мэри Энн. — Он старается услышать в телефонной трубке ее дыхание, дарящее ему жизненные силы. — Это так важно.
— Тебя это терзает?
Он вдруг меняется в настроении, ему трудно оставаться серьезным.
— Ну, ты же знаешь меня. Я такой же, как мои раздолбанные мотоциклы. Чтобы меня восстановить, нужно сначала разобрать на части.
— Ты всегда можешь позвонить, если я буду нужна тебе.
— Я знаю, — говорит он сквозь слезы. Интересно, хочется ли и ей плакать. И могут ли слезы преодолеть те сотни миль, что сейчас между ними. И не только мили. — Спасибо.
