— Я люблю тебя и всегда буду тебя любить, — сказала она примирительно и ласково, глядя на меня жалостливо, как принцесса на умирающего зверька в доброй средневековой сказке. — Но я хочу, чтобы ты понял, что мы живем каждый своей жизнью, а не только одной твоей. Может быть, поэтому тебе так трудно принять, что у меня мог быть кто-то другой.
— Кто же это?
— Ты должен понять, что мне тоже может быть трудно с тобой, и иногда я должна иметь право хотя бы позавтракать с кем-нибудь.
— Но с кем? Скажи же, наконец!
— С Питером Оумом.
У меня словно Советский Союз внутри развалился.
— Да он же дебил! — нервно расхохотался я. — Он же ничего не знает, кроме своего флота и футбола.
— Вот он и берет меня на тренировки на стадион, и я хожу к нему на матчи морских ветеранов. А когда играют «Глазго Рейнджерс», мы вместе ходим болеть.
— Но он же не человек! Это же машина для пинания.
Она улыбнулась и явно молча про себя что-то добавила. Я едва не ударил ее по скуле, когда мне это почудилось. Но это был бы конец, а я так любил ее и еще на что-то надеялся.
— Это так банально, — впадая в отчаяние, сказал я. — Просто сериал какой-то. — Но вдруг настроение у меня резко переменилось на боевое, я вскочил и воскликнул: — Либо мы будем вместе, либо я тоже найду себе мужика!
— В любом случае давно пора.
Я сел. Все-таки такая перспектива мне не улыбалась.
— Поехали куда-нибудь далеко, — предложил я, успокаиваясь. — Есть еще в Европе уголки, куда мы не заглядывали. А можно поехать совсем куда-нибудь…
Тут я похлопал себя по карманам, глядя на пустые стаканы с пенными разводами на стенках.
— А с деньгами у тебя как? — спросил я пристыженно.
Она засмеялась.
— Нормально. Я же работаю.
4
Мы познакомились с ней чудесно. Один мой знакомый ксендз, служивший в томской католической церкви, взял меня в Польшу, когда эта страна еще не была в Евросоюзе, и въехать в нее не было таким геморроем. Там мы отправились в Подкарпатье, чтобы сплавляться на байдарках. Я тогда еще был совсем сопляком. Там же на лоне природы были экуменические реколекции — что-то вроде молодежного лагеря с кострами и христианскими гимнами. Вот на этих-то кострах мы с ней и познакомились, в горах под звездным небом, конечно же, с хвостатыми метеорами и призрачным Млечным Путем.
Объяснялся я тогда с поляками в основном по-английски, а девочка, в которую я влюбился, как назло училась в какой-то специализированной итальянской школе и по-английски ни ме ни бе. Пришлось оставаться после лагеря еще на неделю, чтобы искать общий язык. Они жили с матерью одни в небольшом городке к югу от Кракова в деревянном доме, похожем на старую гниловатую дачу. Мать у нее бывшая учительница русского языка, и мы с ней быстро поладили. Знаете, как старые учителя любят блеснуть своими знаниями. Хлебом не корми, дай поговорить. Эта пани меня тогда сразу полюбила, это уже потом, после женитьбы, она стала наводить на меня все известные порчи и ходить вокруг дома с оградительными заклинаниями. Но тогда у нее было ко мне еще нормальное отношение.
Потом я к ней каждое лето стал приезжать, а как закончил, совсем перебрался. Тогда уже Польша в Шенген входила, и долго ломать голову, кто к кому будет перебираться, не приходилось. Надо было только отсидеться в Кракове до статуса постоянного резидента Евросоюза, а там уже канай хоть до самой Португалии. Где хочешь живи, где хочешь работай. Но, конечно, в языковом плане выбор был только из двух стран — Ирландия и Великобритания. Если вы считаете, что с английским языком устроитесь в любой стране Союза, то сильно ошибаетесь. В бутике или в ресторане вас, конечно, поймут, а вот на работу вряд ли устроитесь. Во Франции работодатели с вами разговаривать по-английски принципиально не станут с выражением на лице типа «учи французский, лох». Конечно, если вы не богатый клиент. Если вы Абрамович, то они с вами и по-русски закалякают.
На следующий день после нашего разговора я проснулся в нашей светлой квартире. Жена и ее сестра уже уехали на работу. Я накинул свой уютный халат, пошел на кухню и с радостным трепетом в груди распахнул холодильник, набитый продуктами. Все в нем было родное — славянское. Вообще в каждой европейской столице есть один-другой русский продуктовый, где вы всегда почувствуете ностальгию и сможете постоять в очередях. Правда, цены там значительно выше, чем в любом супермаркете. У поляков в этом смысле проще — в переулках у польскоязычной церкви по воскресеньям вы всегда найдете микроавтобусы с распахнутой пассажирской дверью. Они только что привезли партию гастарбайтеров, а вместе с ними свежие польские продукты. Это хорошие продукты. Лучше даже, чем наши. Хотя некоторые традиционные славянские радости отсутствуют. Например, соленое сало я у поляков не встречал.
Приготовив себе яичницу с ветчиной, я насладился ею до безобразия. Мне хотелось петь от удовольствия. Я взял гитару и стал бренчать, как мне казалось, что-то совершенно новое. Это было нечто мощное и обещало мне славу и несметные прибыли. На все остальные вещи, которые я когда-либо сочинял, мне было уже наплевать. И вот, весь еще трепеща от вдохновения, я плюнул на все телефонные счета и позвонил другу в Томск.
— О! Привет, Саня! Как дела? — обрадовался он.
— Заткнись и слушай, — сказал я, устроил трубку на столе и сыграл перед ней свою психоделическую эврику. — Ну что скажешь? — спросил я залихватски.
— Я не очень-то тащусь от «Пинк Флойд», но все равно, зачем так коверкать «Дивижен Белл»?
— Козел! — сказал я и положил трубку.
Положил, потому что клал я на всех, кто говорит: «Зачем нам второй этот, зачем нам второй тот». Все великие на кого-то похожи. Хотя бы в том, что талантливы. А если талантливы, то и подражание не станет плагиатом. В классическом образовании подражание было долгом каждого. Если человек талантлив, он перемалывает все, с чем столкнулся, и превращает это в удобрение своего личного творчества.
После какого-никакого примирения мы с женой поехали в ЮАР на недельку-другую и провели изнурительные наполненные поэзией деньки на берегах Лимпопо. В первый же день мы бросили свою туристическую группу и в столице ЮАР Претории через моего знакомого оператора прилепились к польской съемочной группе, отправлявшейся делать фильм о национальном парке.
Специалист по питанию пан Збигнев взял меня в подмастерья, чем я был очень польщен и благодаря чему научился всякой полевой всячине. Медсопровождение состояло из двух девушек по имени Крыся и Малгоша. Мал, да удал, так как последняя была беременная, а Крыся была сплетницей и всюду совала свой нос, пока ее какая-то ядовитая муха не укусила. Кроме того, у них имелся собственный капеллан — прыщавый отличник-очкарик, с чем-то похожим на сжатый кулак лицом.
Оператора я по пьяни подговорил добавить в фильм эпизод с диким пустынником. Мы с ним всю ночь пролежали в засаде из жестколистых кустарников, подстерегая леопарда, но леопард в этот раз почему-то не приходил, а мы уже были вдребезги пьяные. Вот я и предложил дурака не валять, а включить в фильм одичавшего до безобразия монаха-пустынника.
