— Несколько месяцев назад. За мной ходил какой- то жуткий тип, потом перестал.
— Почему ты мне не сказала?
— Я тогда вас еще не знала.
Аркадиус снова задумался.
— У меня идея, — сказал он, помолчав. — Я, кажется, знаю, кто может нам помочь... Если он, конечно, еще жив.
— О ком вы говорите?
— У меня есть старинный друг, член Парижской ложи ювелиров. Правда, мы очень давно не виделись Хмм... Одному Богу известно, где он теперь.
— А что он может знать, этот ваш друг?
— И как мне это раньше в голову не пришло! Он может знать немало... Мой друг очень образованный человек; и у него всегда хватало собственных секретов. Это он рассказал мне об Арс Амантис, и, как я сейчас понимаю, говорил о них чересчур страстно.
— Это опасно?
— Что? Говорить с моим другом?
— Нет... Арс Амантис.
— Самое опасное, что есть в жизни, дочка, — это наш страх. Рузвельт, мудрый человек, говорил, что только страха и стоит бояться.
— Так вы ему позвоните?
— Будем надеяться, что он жив. С каждым днем у меня остается все меньше друзей. Боюсь, я и сам живу последние годы взаймы. Но скажи, а почему тебя это так заинтересовало? И откуда у тебя медальон?
Мазарин поцеловала старика в щеку.
— По-моему, дочка, тебе еще очень много нужно мне рассказать. Может быть, пока я не нашел ювелира, ты начнешь заполнять пробелы в моих знаниях?
— Мне нужно выяснить, зачем им тело, Аркадиус. Это все, что я могу сказать. Прошу вас...
— Ну хорошо. Не знаю, что ты скрываешь. По большому счету я даже не знаю, кто ты на самом деле, но в моем возрасте... Право, какая разница? Я постараюсь разыскать своего друга. И куда только нас заведет твоя скрытность?
— Пожалуйста, не спрашивайте меня больше. Когда-нибудь я все вам расскажу. А пока просто не бросайте меня. Ладно?
— Ммм... Если ты еще раз меня поцелуешь, я, пожалуй, подумаю.
Мазарин снова поцеловала антиквара, и тот рассмеялся.
— Но учти: если мой друг умер, больше спросить не у кого. Я тебя предупредил.
42
«Излишества» были обречены на успех. Фотографии получились весьма впечатляющими, как все, за что бралась Сара Миллер. Каждый портрет оказался настоящим шедевром — провокационным, шокирующим, интригующим, ироническим, гротескным, барочным, сатирическим, одним словом, великолепным. Проведя в родном городе около двух месяцев, Сара вдруг задумалась, что же делать теперь: вернуться в Париж или убежать в какой-нибудь отдаленный уголок земли? Ледяной ветер, от которого она пыталась спастись на родине, настиг ее и здесь.
О Кадисе Сара ничего не знала и знать не хотела. Так, по крайней мере, она внушала самой себе. Скорее всего, ее муж переживал головокружительный роман или тяжелый творческий кризис, потому и не звонил. Его молчание задевало Сару, но она понимала, что сама развязала ему руки своим поспешным отъездом.
Ей все-таки удалось откусить кусочек от Большого Яблока, чтобы хоть немного утолить голод любви и понимания.
Но этого было мало. Большое Яблоко оставалось всего лишь яблоком, оно могло взбодрить, но не насытить.
Каждый вечер Сара ужинала с Энни. Та старательно опекала подругу и постоянно знакомила с новыми людьми, желающими выразить восхищение великой художнице. Слова, пустые слова, фривольные шутки, разговоры ни о чем, напыщенные и бессмысленные монологи. Сара напрасно искала среди новых знакомых единомышленника. Человека, похожего на нее саму. Того, с кем можно было бы разделить мысли и тревоги. Человека, способного понять, что творится с мужчиной и женщиной на закате дней.
Больше всего на свете Саре хотелось говорить о человеческих страстях, переживаниях и боли. Повстречать того, кто подтвердит, что ее мучения вполне естественное дело и что они непременно кончатся.
Порой ей казалось, что она совершенно одинока в своих мучительных терзаниях. Люди не любят проигравших, а Сара чувствовала, что терпит поражение. Нелепо искать понимания у тех, кто смертельно боится жизни и прячется от нее за щитом банальности.
В разгар очередной застольной беседы Сара неожиданно поднялась на ноги.
— Мне пора.
Все повернулись в ее сторону. Чем это такой успешной женщине не угодил "Лотос", самый модный ресторан в среде нью-йоркской богемы?
Энни бросилась ее уговаривать.
— Останься, Сара. Посмотри. — Она обвела присутствующих широким жестом. — Они здесь из-за тебя.
— Прошу прощения, мне совсем не хочется портить вам вечер...
— Я тебя провожу.
— Ни в коем случае. Ты и так слишком много для меня сделала.
— Я люблю тебя, Сара, мне больно смотреть, как ты себя изводишь. Такая женщина, как ты, не должна позволять...
Сара перебила:
— Не должна позволять чего? Я только и делаю, что все время что-то позволяю или не позволяю. Это слово давно пора выбросить из моего лексикона.
— Извини, ты права, конечно. Кто я такая, чтобы давать тебе советы.
— Знаешь, что хуже всего, Энни? Я впервые в жизни не знаю, что делать.
— Ну и не надо ничего делать. Подожди...
— Не могу. Завтра сяду в первый же самолет.
— Так ты ни к чему не придешь.
— Возможно, в этом вся суть. Не иметь ни проектов, ни договоренностей. Я привыкла слишком тщательно все планировать.
— Там будет все то же самое, только друзей не будет. Не уезжай, Сара.
— Прощай, Энни.
Сара больше не слушала причитаний подруги, умолявшей ее остаться. Она вышла на улицу, не зная, чем заполнить зияющую в душе пустоту. Ей хотелось плакать, но слез не было. Она совсем иссохла.
Ночь пахла гудроном и выхлопными газами. Сара шла куда глаза глядят, мечтая заблудиться и пропасть на пустых улицах.
Над решетками отопительной системы вились причудливые спирали пара. Тротуары были так же пусты, как она.
Бездомные спали прямо на асфальте, укрывшись страницами "Нью-Йорк таймс", "Индепендент" и "Уолл-стрит джорнал". Вчерашние сенсации служили одеялами тем, кто сегодня остался без крова. Теперь Сара не стала бы их фотографировать: что толку обличать несправедливое устройство мира! Она потратила на это слишком много времени. Как, вы еще не в курсе: на планете Земля существуют голод, войны и неравенство полов... Смысл ее профессии в том, чтобы превращать обличительные репортажи в развлечение для богемы.
Она потратила лучшие годы, гоняясь за химерами: сколько ни обличай зло, в мире его меньше не становится.
Проститутки, богачи, нищие, молодежь, старики, смех, печаль... В ночной тьме ярко сияло человеческое ничтожество.
