— Вы в этом уверены, месье Кантор?
Допрашиваемый не ответил, очевидно, не понял, в чем именно ему следует быть уверенным, а потом заговорил снова:
— Но в глубине души она была лицемеркой, младшая. Обе они были два сапога пара, что положить, что поставить, что в лоб, что по лбу. Шпионили за нами. Трепали языком. Наушничали этой старой дуре из Дьеппа. Поднимали вой, как только моя жена садилась за фортепиано. Ко мне таскались, отрывали меня от дел. От них не было ни минуты покоя, понимаете? А когда обе смотались из дому, сдали ее в эту богадельню. Я ничего не мог поделать.
— Месье Кантор, я разделяю вашу боль. А где они сейчас? — Его собеседник внимательно изучал полоски у себя на брюках. — Там, где они сейчас, у них есть еда? Крыша над головой?
Пикассо устал. Он боялся, что больше никогда не увидит Алису и потеряет последний выпавший ему в жизни шанс. Он встал и приблизился к Кантору. Тот отшатнулся вместе со стулом, не отрывая прижатых к коленям рук.
— Если хотите знать мое мнение, вы никогда их не найдете. — Он говорил таким тоном, словно это он вел допрос.
— Да? А можно узнать почему?
Пикассо уже понял. Стоило ему подойти вплотную к Кантору, тот начинал извергать потоки слов, словно пытался выплеснуть вместе с ними терзавший его страх.
— Потому что я хорошо их спрятал.
— В этом я не сомневаюсь, Франсуа. Инспектор наклонился к самому лицу Кантора, и тот, не сдержавшись, вскрикнул. Куаньяр поднялся и встал за спиной у инспектора. Пикассо перешел в наступление.
— Где вы оставили машину? — спросил он, резко выпрямляясь.
— В саду.
— В каком саду?
— Возле дома. — Вдруг Кантор вскочил. Лицо у него пылало яростью. — Они наказаны! — орал он. — Наказаны!
Вошел Бремон, встревоженный криками. Пикассо успокаивающе кивнул ему, и тот вышел.
— Давайте вместе съездим и заберем вашу машину, — предложил Пикассо. — Вы нас туда проводите, а мы ее сдадим.
Пикассо взял Кантора за руку. Тот, безвольный, повиновался. Куаньяр протянул ему плащ — тот самый, устаревшего военного образца, в котором он появлялся на кладбище. Не говоря больше ни слова, все трое покинули комиссариат. Бремон, догадавшийся, что между прошагавшей мимо него троицей установилось что-то вроде хрупкого взаимопонимания, не стал вмешиваться и молча проводил их глазами.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
— Левее! Нет, еще левее! Да нет же, ты только зажимаешь мне большой палец! — Клотильда нервничала. — Подожди, я согну запястье. Попробуй хотя бы ослабить узел.
Она пыталась понять, по какому принципу соединялись веревки, которыми Франсуа Кантор опутал их с сестрой и связал друг с другом, спина к спине. В настоящую минуту она мечтала об одном — высвободиться, вылезти через маленькое окошко в соседней комнатке, служившей туалетом, и спуститься вниз по водосточной трубе. Через деревянные ставни, запертые на висячий замок, с улицы проникал рассеянный утренний свет. Алиса предоставила сестре право решать, как им выбираться из того «дерьма», в которое они попали, а сама следила за танцем пылинок в луче света, будившем в ее памяти кружение снежинок в свете автомобильных фар. За рулем той машины сидел Пикассо.
— Погода будет хорошая, — сказала она с сумасшедшей храбростью в голосе.
Три дня, проведенных взаперти на чердаке, вызвали у сестер разную реакцию. Алиса, на которую накануне похищения свалилась целая куча забот, сейчас «отдыхала», как «отдыхает» человек, внезапно заболевший гриппом: она мечтала, глуповато улыбалась самой себе, ненадолго проваливалась в короткий сон и снова просыпалась и никуда не рвалась, демонстрируя полнейшую покорность судьбе. Другое дело Клотильда — не зря тетя Фига дразнила ее «принцессой на горошине». Привыкшая холить и лелеять свое тело, она страдала от голода и невозможности пошевелить затекшими ногами. Ее мозг терзали мысли о брошенном агентстве, о Пьере и его работе, о мальчиках — они нелегко переживали переходный возраст, болезненно воспринимая определенную известность родителей, заставлявшую жителей поселка обращать на них особенное внимание. Провинция есть провинция: организуй клуб кроссвордистов, и наутро увидишь свою фотографию в местной газете. И потом, она злилась на Алису. Это из-за нее они оказались здесь, на чердаке заброшенной фермы, которую в вечер своего прибытия даже не успели толком рассмотреть, если не считать фасада, длиннющего коридора и музейного вида кухни. «Этот подонок», как называла его Клотильда, позвонил Алисе. Он хотел их видеть, их обеих, после чего намеревался «исчезнуть».
Алиса не очень поняла, что он имеет в виду, говоря об «исчезновении», но согласилась, опасаясь «ненужных осложнений». Он велел ей отключить мобильный и позвонить сестре из телефона-автомата. И Клотильда поддалась, полагая, что сестра в руках «подонка», следовательно, в опасности.
Они всю ночь куда-то ехали во взятой напрокат новенькой, чуть ли не хрустящей машине. Сестры устроились на заднем сиденье. Они пытались следить за дорогой, но вскоре потеряли всякое представление о направлении движения. Все, что они видели, — это отражение в зеркале заднего вида близоруко прищуренных глаз отца, чуть ли не наугад прокладывающего путь в окружавшем их белесом тумане. Притащив их сюда, он первым делом налил им горячего чаю, и сразу после этого все покатилось кувырком. На чердак он втащил их почти волоком — ноги у них отказывались идти. Алиса помнила, что она пыталась сопротивляться, но все равно поднималась по узкой лестнице, гипнотизируемая голосом отца, подталкивающего ее в спину. На следующее утро выяснилось, что они заперты в каком-то незнакомом доме, в комнате с наглухо закрытыми ставнями, на голых грязных матрасах, в тишине, нарушаемой лишь шебуршанием невидимых, но наверняка опасных животных. «Ну ладно!» — воскликнула Клотильда с интонацией домохозяйки, принимающейся за генеральную уборку, и попыталась открыть висячий замок на ставнях с помощью шпильки. «Этого не может быть, — как заведенная повторяла она, — этого просто не может быть!» Алиса в свою очередь принялась рыться в стоящих здесь же картонных коробках, заполненных всевозможными бумагами, датированными шестидесятыми годами и относящимися к неким Маландренам. Вскоре ее совершенно захватила жизнь этого семейства, в котором росло двое детей. Они записывали абсолютно все расходы: от новой жокейской шапочки для старшей дочки Мари-Кристины, чемпионки района по конному спорту, до умопомрачительно дорогой частной школы-пансиона в Вандее для сына Доминика. Фотографий в коробках не нашлось, и Алиса придумала им лица, как две капли воды похожие на лица персонажей сериалов, виденных ею в детстве. У мамаши Маландрен оказались черты Мишлин Пресль, отец был вылитый Жан Ришар, Мари-Кристина, пока не получившая воплощения, словно пассажир, ожидающий, что в последнюю минуту освободится место в вылетающем самолете, держалась к ней спиной, а роль Доминика досталась молодому Меди. Некоторое время спустя к ней обратилась Клотильда. Чуть дрожащим голосом, свидетельствующим о том, что его обладательница на грани нервного срыва, она попросила сестру «обратить наконец внимание на создавшееся положение, если не трудно!». Вдвоем они попытались подвести грустные итоги. Итак, они сидели взаперти в какой-то усадьбе, судя по всему необитаемой. Клотильда, окинув строение профессиональным риэлторским взглядом, заключила, что это, скорее всего, летняя дача, «фасад неоклассический, середина восемнадцатого века, в плане вытянутый прямоугольник, кровля мансардного типа, жилая площадь около полутора тысяч квадратных метров, стоимость, гм, скажем, миллион двести тысяч евро. Чуть больше, если окажется, что это „Брикар“ или Деллетр»[22]. Деревня, к которой административно принадлежала усадьба и название которой фигурировало в счетах за электричество, найденных среди бумаг Маландренов, находилась отсюда, судя по всему, в двух-трех километрах.
