В физике де Ври также придерживался новаторских взглядов, вовсю популяризируя учения Декарта[73]и Паскаля.[74]Подобно Гильберту[75], де Ври изучал электрические явления и вывел на этот счёт целый ряд закономерностей, которые могли бы принести ему славу, если бы последняя его хоть сколько-нибудь интересовала. В частности, он сконструировал странную машину из двух вращающихся кругов, между которых де Ври размещал кусок бумаги. Натёртые о бумагу, металлические круги накапливали электрический заряд, который со щелчком переходил с одного контакта на другой. Практического применения электричеству де Ври не знал. Анна-Франсуаза была в восторге от описанного опыта и один раз чуть не засунула между контактов свою белоснежную ручку. Де Ври наглядно продемонстрировал Анне возможные последствия подобной беспечности, подпалив шерсть её игрушки — пушистого набивного кролика. На кролике остались чёрные пятна, Анна же больше никогда не пыталась дотронуться до сверкающего заряда.
Пожалуй, единственной точной наукой, которую Анна-Франсуаза не любила, была математика. Она представлялась ей чудовищно скучной, потому что большинство поднимаемых этой наукой вопросов невозможно было увидеть в осязаемом мире. Но и тут де Ври нашёл к девочке правильный подход. Он наглядно показал ей, как с помощью математических расчётов поставить красивый химический опыт с изменением цвета раствора — и как при нарушении пропорций цвет становится грязно-бурым и в дальнейшем уже не меняется никоим образом. Математика — это язык, на котором говорят физика и химия, объяснил де Ври. Эту фразу услышал находящийся в тот момент в лаборатории Дорнье. Управляющий пришёл от неё в неописуемый восторг и уже через полчаса пересказывал учительские слова Жарне и астрологу Селю.
Но у де Ври были и слабые стороны. В гуманитарных науках он был подкован плоховато. Как бы негативно Дорнье ни относился к бесполезному зубрению философских истин и мёртвых языков, совсем без гуманитарного образования обойтись было невозможно, и потому был найден второй преподаватель — господин Арсен Арсени.
Арсени был не то чтобы полной противоположностью де Ври, но значительно от того отличался. Было ему около сорока пяти (де Ври — всего тридцать), он был толст, не слишком опрятен и чудовищно эрудирован. Он с недовольством принял отказ от обучения греческому, но сказал, что латынь нужна обязательно. «Зачем?» — спросил Дорнье. «Девочка ведь учит медицину, — ответил Арсени, — и так или иначе набирается там латинских слов и терминов. Имеет смысл обучить её латыни, чтобы эти термины существовали для неё в контексте языка». Дорнье этот довод понравился, и Арсени был принят.
Анна-Франсуаза из гуманитарных предметов любила только два: литературу и английский язык. Арсени знал шесть живых языков и четыре мёртвых; из живых он обучал Анну английскому, испанскому и немецкому. «Почему не всем?» — спрашивал управляющий. «Она слишком маленькая, — отвечал Арсени, — шесть языков разом просто перепутаются в её голове».
Проконсультировавшись с де Ври, Арсени, появившийся на несколько месяцев позже, воспользовался опытом младшего коллеги. Он заинтересовал Анну не грамматикой и правилами английского языка, а занимательными рыцарскими романами, которые никогда не переводились на французский. Если ты не будешь знать английский, ты просто никогда не сможешь их прочесть. Переводчик, говорил он Анне, работает с каждым романом по полтора года, а ты будешь читать их в оригинале за неделю. Неужели это плохо? И Анна училась.
Конечно, всё описываемое происходило не в один год. Обучение Анны длилось с семи лет — и на момент её шестнадцатилетия ещё не завершилось, хотя к тому времени у неё появились новые преподаватели, а Арсени исчез насовсем. Но о причинах его исчезновения мы поговорим позже.
У толстяка-гуманитария была масса недостатков. Во-первых, он оказался невероятным бабником. О том, что он обжора, можно было догадаться по одной его комплекции, но вот о его мужских достоинствах с первого взгляда ничего хорошего не сказала бы ни одна женщина. Тем не менее в один из дней Дорнье подслушал разговор двух служанок, бурно обсуждавших половой орган господина Арсени. Одна утверждала, что он составляет порядка восьми дюймов, другая и вовсе настаивала на десяти. Справедливо усомнившись в правоте обеих, Дорнье внезапно появился в коридоре. Служанки замолкли. «Ну-ка, что там у нас с членом господина Арсени? — спросил он. А потом заорал: — Отвечать!» Служанки сказали: «Огромный». После определённых расспросов Дорнье выжал из девушек целую кадушку полезных сведений. Тем же вечером, вызвав к себе учителя словесности, он пригрозил кастрировать его, если тот не прекратит портить служанок. Как выяснилось, Арсени переспал примерно с тремя четвертями женщин, работавших во дворце, да и последней четверти недолго оставалось. Учитель уговаривал девушек, утверждая, что знает надёжный способ избежать беременности. Как ни странно, способ работал: ни одна оприходованная служанка от учителя не понесла.
Другим серьёзным недостатком Арсени была любовь ко лжи по мелочам. Он врал не по-крупному, пытаясь, например, спасти свою шкуру от чего-нибудь или выгадать жалование побольше, а просто так, из технического, так сказать, интереса, переиначивал факты, дополнял их несуществующими подробностями, всевозможными украшениями и рюшечками. Например, он утверждал, что принимал участие в Английской гражданской войне[76], где, собственно, и получил первые навыки английского, а кроме того, был личным другом Джона Пима.[77]Дорнье указал Арсени, что на момент смерти Пима тому едва стукнуло двенадцать лет, и дружба со знаменитым экономистом в свете этого факта представлялась довольно сомнительной. Когда его ложь опровергали фактами, Арсени начинал мяться, уходить от разговора и переиначивать историю в свою пользу. Пим тут же превращался в его троюродного дядюшку, с которым они познакомились только на смертном одре последнего, причём тот успел завещать маленькому Арсену всё своё состояние. Дорнье знал, что Пим похоронен в Вестминстерском аббатстве, где ему приходилось бывать. Два-три наводящих вопроса подсказывали Дорнье, что Арсени аббатство никогда не посещал и могилу Пима не видел, да и при смерти того не присутствовал. Арсени придумывал новые отговорки — и так могло продолжаться бесконечно.
