Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
– Скажи им: спасибо за честь. Молода. Учиться ей нужно. Успеет ослов-то пасти. Обождем.
Отзывчивый Миша махнул рукой так, что братья все поняли. Глаза их потухли. Не оглядываясь на Лину Борисовну, Алчоба с Башрутом сбежали по лестнице, стуча каблуками турецких ботинок.
– Желаю вам, дама, харощива вэчэра, – сказал дядя Миша.
Слезами и криком закончился вечер. Неделю назад Лариса Генриховна уехала на дачу и увезла с собою Переслени, который опять все не спал по ночам, стоял у окна и глядел на луну, горящую белым огнем. Луна его мучила и изводила. Вот, кажется, что человеку луна? Где он, а где этот загадочный лик с провалами глаз, с лысым лбом, полузастланный каким-нибудь дымным, разорванным облаком?
А Марк Переслени стоял и смотрел. Бедная, ко многому привыкшая жена его, чувствуя, что прежнее веселое и энергичное состояние драматурга меняется, хотела, чтобы эти дачные розы и пение птиц, до того заполнявших задумчивый лес, что их крылья сливались с пятнистой листвою и часто казалось, что листья поют, а не птицы, – хотела несчастная Лара Поспелова помочь ему с помощью летней природы, поэтому даже и дочь свою Веру забыла на время и вся устремилась душою и телом к больному супругу.
Однажды, когда они оба сидели под вишней на клетчатом пледе и Лара с тревогой следила за тем, как мрачнеют глаза драматурга, раздался звонок.
– Лариса, ты знала, что Вера… – и голос родной ее матери дрогнул, – что Вера спит с турком? Ты знала об этом? И то, что ей только пятнадцать, ты помнишь?
Лариса Генриховна, ахнув, быстро зажала трубку ладонью и, вырвавшись из рук своего мужа, перебежала к другой вишне, осыпанной недозревшими ягодами.
– Молчи, мама! Я ничему не поверю!
Лина Борисовна подышала в трубку.
– Такое, – сказала она, – я не только что и ожидать от тебя не могла… такое случается раз в тыщу лет… Тебе говорят, а ты слушать не хочешь. Я руки свои умываю, ты слышишь?
Лариса заплакала.
– Лара, ты плачешь? – спросил Переслени, – опять тебя теща достала, Лариса?
– Ты можешь сейчас объяснить, что случилось? – спросила жена Переслени у матери. – Тебе кто сказал? Сама Вера сказала?
– Я Веру почти и не вижу, Лариса! – воскликнула мать, – она возвращается ночью! Глубокой! С последним метро! И все что угодно с ней может случиться! Ты думаешь, что? Я шучу или как?
– Сейчас я приеду, – сказала Лариса и вытерла слезы. – Мы вместе обсудим.
Легкими шагами она подошла к своему мужу, опрокинувшемуся навзничь в густой траве и сбившему клетчатый плед к корням вишни, и тихо сказала:
– Мне нужно уехать.
– Что? Вера опять? – спросил он, но даже движенья не сделал навстречу.
– Тебе безразлично? – она побледнела.
– А я тебе так объясню, дорогая: вот если мы даже с тобой сейчас прыгнем на это, вон, круглое облачко, видишь? Ничем мы с тобой не поможем ни Вере, ни маме твоей, ни учителю этому… Никто никому никогда не поможет. И каждый из нас проживет свою жизнь так, как предначертано. Да, это так.
– Ты, значит, считаешь, что можно о детях и не беспокоиться? Так ты считаешь?
Он снова уставил свой взгляд в небеса.
– Их нужно кормить. Обнимать. Остальное – не наших рук дело. Пускай сами учатся разным премудростям.
– Я брошу тебя. Ты чудовище, Марк.
– Бросай. Будет плохо.
Слегка помрачнев, он закрыл лоб руками, и локти его забелели, как мрамор, на фоне здоровой зеленой травы. Жена легла рядом. Нелепое дело – такая вот власть над душой слабой женщины, такая вот власть над ее слабым телом. И ладно бы был он каким-нибудь летчиком! А то ведь – пустейшее место, писатель. Она тихо плакала, – тихо, беззвучно, – уткнувшись лицом в перегретую землю, дыша ее запахом свежих цветов, телами живущих внутри насекомых, жуков деловитых, холодных червей, которые даже имен не имеют, и думала: «Господи! Как я устала!»
Поздно вечером состоялся бурный разговор между Линой Борисовной и Ларисой Генриховной. Выглядели обе они так, что если бы их встретил на улице недоброжелатель или, что еще правдоподобнее, недоброжелательница, то сердце того, кто их встретил бы, сразу наполнилось счастием и ликованьем. Лариса Генриховна, прорыдавшая всю дорогу в электричке, была ярко-красной, распухшей от слез, а Лина Борисовна вдруг превратилась из женщины немолодой, но приятной и благообразной наружности почти в старика. Была она в старых пижамных штанах и признаки женского пола утратила. Ее низкий голос стал басом, а волосы, зачесанные на затылок, повылезли. И та и другая кричали, как будто хотели лопнуть от этого крика, при этом хватали друг друга за пальцы, и пальцы хрустели.
– Ты знала, что дочь твоя спит с мужиком! И ты промолчала! Ты кто после этого?!
– Я знала? Откуда я знала? Я разве когда-нибудь что-нибудь знаю? Она вся в тебя! Ты ее воспитала! И ты научила ее этой скрытности! Она рассказала отцу! По секрету!
– Какому отцу? Переслени? Ну, знаешь…
– Да, он ей – отец! И ему она верит!
– Когда он опять будет вешаться, Лара, пускай она это увидит! Пускай!
– Но я ведь тебе запретила о Марке…
– Ох, я испугалась! Сейчас закричу! Она «запретила»! Скажите на милость! Какая ты мать? Ты ей мачеха, Лара! Родные родители разве бросают детей в малолетстве! И ради мерзавцев!
– Не смей! Я тебе запрещаю! Он – муж мой!
– Черт с ним! Не о нем разговор! Растереть! – плевала на пол и плевок растирала, – она, моя деточка, спит с проходимцем! Он может ее заразить даже СПИДом! Он может ей сделать ребеночка! Лара! Тогда вот вы что запоете, родители?! Сегодня пришли ко мне два диких парня, носы, как у ястребов! Черные ногти! И стали ее – что ты думаешь? – сватать!
– Как сватать? – спросила распухшая дочь.
– А как в деревнях у них сватают, в Турции? И карточки мне показали! На каждой стоит по ослу! «Давайте ее, – говорят, – вашу внучку! Пускай они женятся и уезжают!»
– А ты что?
– А я что? Я благословила, а как же? «Спасибо за честь, – говорю, – осчастливили!»
Но тут вошла Вера. Худая, веселая, с копной всклокоченных желтых волос.
– Ну вот и пришла наша Красная Шапочка! – И Лина Борисовна вся затряслась. – Пока твоя мать не вмешалась, ответь мне: зачем ты спишь с турком?
– С каким еще турком? – ответила дерзкая Красная Шапочка.
– Я – завтра в милицию. Пусть разбираются. Пускай забирают его в Интерпол! Я так и скажу: моя внучка – ребенок, ее соблазнил иностранный товарищ…
– Молчи, мама! Доченька! – У Лары Поспеловой дрожало лицо так, что Вера смутилась. – Я знаю, что я виновата! Я знаю. Прости меня, доченька…
Она подошла к ней и крепко прижалась к ее молодому, счастливому телу и, сразу почувствовав, сколько в нем силы, и сколько в нем терпких разбуженных соков, и как оно пахнет – не детским, а женским, – отпрянула, все поняла и без слов.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
