Клэр ждала этого вопроса. На протяжении вот уже многих лет ей задавали его сотни раз. Ответ всегда был неизменным:
"Безусловно, было бы легче. Но лучше ли?» Взволнованная, она начала расхаживать вдоль стеклянной стены…
— Сколько я себя помню, всегда к нам приходило множество людей — из медицинских обществ, социальных служб, юридических агентств — и все они пытались заставить меня поместить маму в клинику.
— А до этого пытались забрать вас от нее. Клэр остановилась и повернулась к нему:
— Вы никак не можете не касаться этой темы, да, мистер Кассиди?
— Нет, не могу. Это моя работа.
— Мерзкая у вас работа.
— Иногда, — признал Кассиди. — Вместо того чтобы кормить меня сладостными воспоминаниями из вашего детства, почему бы вам не быть со мной откровенной, рассказав о ваших стычках с властями?
— Потому что очень больно вспоминать об этом. Меня до сих пор мучают ночные кошмары. Мне все снится, что эти чиновники из социальной службы тащат меня, кричат, уводя из дома тети Лорель. Мама сидит расстроенная. Я не хочу уходить.
— Судя по сохранившимся протоколам, маленькая Клэр Луиз Лоран задавала им жару. Я охотно в это верю.
— Все было бы ничего, но у мамы после каждого их прихода случался тяжелейший приступ.
— А что же ваша тетушка? Вы описывали ее как любящую, заботливую особу.
— Она такой и была, но эксперты, — Клэр подчеркнула это слово, — так не думали. Она была с причудами, а стало быть, не вписывалась в их книжные критерии образцового родителя. Они приходили за мной. И забирали. Трижды меня помещали в приют. Я каждый раз убегала, и они наконец махнули на меня рукой, разрешив вернуться домой. Мне было лет двенадцать, когда однажды мама ушла из дома и пропадала несколько дней. В конце концов мы нашли ее в каком-то убогом отеле, но к тому времени обо всем уже стало известно полиции. Социальная служба тут же воспользовалась ситуацией, и за мной вновь пришли. Как они сказали, я воспитывалась в нездоровой обстановке и нуждалась в опытных наставниках и спокойствии. Я поклялась, что убегу отовсюду, куда бы меня ни привели, и что, как бы они ни старались, им не удастся разлучить меня с матерью. Думаю, в конце концов они мне все-таки поверили, потому что больше от них никто не приходил.
Долгие годы копившаяся в душе Клэр обида теперь прорвалась наружу и обрушилась на Кассиди.
— Мне совершенно наплевать на то, что говорят обо мне ваши архивы. Я все равно не позволю никому разлучить меня с матерью. Я останусь с ней до конца и буду счастлива заботиться о ней. Когда она забеременела, у нее был очень простой выход — в то время как раз популярный среди богачей. Она могла на год отправиться в Европу и там, родив, отдать меня в какую-нибудь семью на удочерение. Как говорила мне тетя Лорель, именно это и заставляли ее сделать родители. Или был еще один вариант — поехать в другой город и найти там врача, который бы согласился сделать аборт. Это было бы еще проще. И никто бы ничего не узнал — даже родители. Но она выбрала меня, сохранила ребенка, и во имя этого пожертвовала наследством, да и всей своей жизнью.
— Ваше чувство долга достойно восхищения.
— Я не чувствую, что должна что-то матери. Просто я люблю ее.
— И поэтому вы ее не запираете?
— Да, именно поэтому. Ей не требуются замки, ей нужны любовь, терпение и понимание. Ну и кроме того, запирать ее — это жестоко, бесчеловечно. Я ни за что не позволю относиться к ней как к животному.
— Но на улице, когда она бродит одна, с ней ведь может произойти что угодно, Клэр.
Она присела на мягкий подлокотник дивана.
— Неужели вы думаете, что я этого не знаю? Хотя я и не запираю ее, я строго слежу за тем, чтобы не допустить ее прогулок в одиночестве. И Ясмин, и Гарри — они тоже следят за этим. Но в ней иногда просыпается какая-то девчоночья хитрость, и она все-таки сбегает. Иногда, несмотря на нашу бдительность, ей это удается, как, скажем, сегодня вечером, когда я думала, что она мирно спит.
Разговор сам собой замер. Тишину нарушали лишь отдаленные раскаты грома. Клэр сложила руки на груди и вгляделась в темноту, откуда Кассиди все так же задумчиво смотрел на нее, словно погруженный в свои мысли. Под его взглядом она чувствовала себя неловко, и тому было множество причин. Сейчас же Клэр было интересно, ощущает ли он эту молчаливую темноту так же, как и она?
— Почему у меня все время такое чувство, будто вы рассматриваете меня под увеличительным стеклом? — с упреком спросила она.
— Вы — загадка.
— Моя жизнь вся как на ладони.
— Я бы не сказал, Клэр. Мне пришлось по крупицам выуживать из вас информацию. Вы лгали мне на каждом шагу.
— Я пошла той ночью в «Фэрмон» за матерью, — сухо сказала она. — Вам это и не требовалось знать.
— Вы солгали мне о своем детстве, которое на самом деле было ужасным.
— А кто-нибудь выкладывает все начистоту, когда его спрашивают о детстве?
— Но вы также обманули меня, сказав, что никогда не были под арестом.
Клэр горько рассмеялась.
— А вы поработали на славу!
— В "гот день, когда мы увиделись впервые, вы сказали, что не следует вас недооценивать. Так вот: меня тоже не стоит недооценивать. — Дотронувшись до ее подбородка, он приподнял ей голову. — Расскажите мне об этом, Клэр.
— Зачем? Я уверена, что вы уже все знаете. Я напала на полицейского.
— Но обвинение с вас сняли.
— Мне было лишь четырнадцать.
— Что же случилось?
— А в ваших архивах разве ничего об этом не сказано?
— Я бы хотел услышать ваше объяснение.
Она глубоко вздохнула.
— Моя школьная подруга жила у меня.
— Вернее, вы прятали ее. Она сбежала из дома.
— Да, — резко сказала Клэр. — Я прятала ее. Когда пришел полицейский, чтобы забрать ее домой, у нее началась истерика. Он попытался надеть ей наручники. Я вступилась за нее.
— Но зачем вы прятали ее? Даже когда вам угрожали тюрьмой, вы так и не рассказали полиции, почему эта девочка пряталась в вашем доме.
— Я дала слово, что никогда не выдам ее. Но все это было давно, прошли уже годы, и она… — Клэр махнула рукой, дав понять, что все это уже не имело никакого значения. — Ее отчим приставал к ней с дурными намерениями. Он насиловал ее, иногда с особой жестокостью, а мать делала вид, что ничего не замечает. Дошло до того, что терпеть надругательства у нее уже не было сил. Обратиться девочке было не к кому. Она боялась, что, если расскажет обо всем священнику или монахиням в приходской школе, ей просто не поверят. И еще боялась, что о ее жалобах узнают дома и ей придется еще тяжелее. Когда она рассказала обо всем мне, я предложила ей укрыться в моем доме и оставаться столько, сколько она захочет.
