Книга Дуэль на брачном ложе - Елена Арсеньева

Дороги к Москве Маша почти не заметила, столь быстродомчались: и на этом пути были у Измайловых свои подставы. В Москве незадержались ни дня, двинулись дальше. Но и теперь Маше было не до красотдорожных: плакала, не осушая очей. Иногда устремляла остекленелый от слезвзгляд в каждое дерево, кустик придорожный, каждый дом – это были для неедрагоценные памятники минувшей жизни, столь краткой, но изобильной страданиями.И опять принималась рыдать, побуждая к тому же и горничную Глашеньку. Девкасия, казавшаяся в Любавине сметливой и расторопной настолько, что княгиняувидела в ней возможную опору для дочери на чужбине, враз изменилась, едвасокрылись из глаз знакомые окрестности. Глашенька плакала не печально ибеззвучно, как ее госпожа, а со всеми ухватками заправской плакальщицы.Поначалу они с Глашенькой чуть ли не до истерики друг друга доводили рыданиямисвоими. Данила слушал, слушал, утешал, утешал, даже и прикрикивал и на барышню,и на горничную, а потом не выдержал, плюнул – да и пересел на козлы к кучеруВасилию, рассудив, что лучше уж зябнуть на ветру, чем слушать этих двухрёвушек.

Впрочем, у Машеньки тоже терпение поиссякло, а может, запасслез у нее был поменее, чем у Глашеньки; и едва молоденькая горничная начала потретьему разу повторять все свои плачи и причеты, как Маша столь яростно на неецыкнула, пригрозив немедля, сейчас же, выкинуть девку на проезжую дорогу (аехали по дремучему лесу, и вечерело, и собирались в небе тучи), ежели та неутрется и не прекратит плакать вовсе, что Глашенька, никогда барышню свою вогневе не видевшая, тотчас умолкла, лишь напоследок вымолвила:

– Тогда и вы, барыня Марья Валерьяновна, не плачьте, не томои слезы вослед за вашими потекут, пусть и против моей воли!

Маша неожиданно для себя самой рассмеялась… и вдругпочувствовала, что плакать-горевать ей более и не хочется.

С изумлением обнаружила, что слезы ее надолго высохли и онас интересом глядит в окно, даже любуется окрестностями, и подивиласьпеременчивости сердца человеческого, которое властно влечет нас от печали кудовольствиям, неуклонно побуждает к мечтам воображения. Маша вспомнила, какони с Алешкою рассматривали географические карты и думали: «Вот хорошо было бывидеть все те земли, которые изображены здесь, на бумаге!» Теперь мечта ееотчасти сбывалась, пусть даже и глядела она тогда на очертания Африки иАмерики, а ныне ехала по Западной России, приближаясь к Германии.

Погода стояла превосходная; в день проезжали верстсемьдесят. Миновали Ригу – это еще была Россия, несмотря на непривычные зданияи мощенные камнем, косые да горбатые улочки.

Три дня ехали по Курляндии. Только и радости, что в здешнихкорчмах везде находился кофе! Дорога была довольно пуста, окрестностизанавесились пеленою дождя, и Маша почувствовала, что к ней подступаетболезненная скука долгого пути.

Однако тут же судьба подарила ей нежданное «развлечение».

Пересекли польскую границу. Осмотр таможенный был нестрогий, Машеньке на слово поверили, что ничего запретного нет в ее вещах.

Дождь усилился; пришлось раньше времени стать на ночлег.День нынче выдался скучный, какой-то особенно утомительный. У Глашеньки глаза сутра были на мокром месте, Маша едва сдерживалась, чтобы не предаться хандре, ивяло ковыряла ложкою неизбежную яичницу.

В корчме они были единственными постояльцами, но не успелаМаша взяться за чай, как распахнулась дверь и в комнату ворвался человек внасквозь промокшем плаще и в шляпе, с полей которой изливались целые потокиводы. Даже не сделав попытки отряхнуться или раздеться, он обратился к хозяинуна таком бешеном польском, что Машенька даже уши невольно зажала, ибо польскийязык, как известно, изобилует шипящими звуками, а приезжий от ярости еще иприсвистывал, то и дело срываясь на крик.

У бедного хозяина ноги со страху подкашивались, но своимявным страхом и покорностью не смог он смягчить свирепого гостя. У корчмаря,видимо, не было того, о чем просил, вернее, чего настойчиво требовал вновьприбывший, и он снова и снова разводил руками, а лицо его все болеевытягивалось, словно ему грозила некая страшная кара.

Маша, с трудом сдерживая смех – было что-то комичное в этойсцене, несмотря на ужас бедного хозяина, – пыталась разобрать хоть слово в этомсвистяще-шипящем диалоге, как вдруг незнакомец воскликнул совершенно по-русски:

– Матушка Пресвятая Богородица! – и отчаянным жестом сорвалсвою мокрую шляпу, с которой полетела туча брызг, окропивших даже Машу,сидевшую поодаль, так что она невольно вскрикнула.

Незнакомец живо обернулся к ней и рассыпался во французскихизвинениях самого изысканного свойства, однако Маша прервала его с улыбкою, –ибо не могла не улыбаться, глядя в сие добрейшее, курносое да румяное юноелицо:

– Прошу вас говорить по-нашему, сударь. Мы завтра пересечемпрусскую границу, и бог весть, когда мне вновь придется беседовать ссоотечественником.

Лицо незнакомца тотчас омрачилось.

– Ах, сударыня! – Он порывисто схватился за голову, причемизящный пудреный парик с черной лентою съехал на сторону, открыв светло-русыевихры, куда более идущие к этим простым чертам и свежему цвету лица, нежелисуровые букли парика. – Ах, сударыня, судьба оказалась ко мне неблагосклонна.Впрочем, с вашего позволения мы могли бы продолжить путь вместе, обозом, знаетели, ведь пошаливают и в цивилизованной Пруссии!