Павлов долго целовал Марусю на крыльце и обещал вернуться, как только уладит все дела. Это звучало глупо, потому что все дела на самом деле заключались только в них самих и в той странной истории, в какую они попали.
– И все-таки: будь поосторожнее, – шепнула ему напоследок Маруся.
– Да в чем?
– Не знаю. Подумай несколько раз, прежде чем что-то сделать, – или, вернее, прочувствуй. У тебя есть велосипед? – неожиданно перебила она сама себя.
– Есть. На днях купил. А что? Хочешь, я тебе тоже привезу, вместе будем ездить…
Но Маруся посмотрела на него с каким-то страхом:
– То есть ты хочешь сказать, что купил его уже после… всего?
– Ну да, – ответил Павлов, не хотевший рассказывать Марусе о своем опыте с Сирином до тех пор, пока не будет хоть какого-нибудь результата.
– Зачем? Разве тебе мало машины? – Она спросила так требовательно, словно подслушав его намерения.
– Но это ж совсем другое…
– Велосипед, велосипед… – несколько раз протянула Маруся, словно впервые услышала это слово. – Ах, прости, просто уже, должно быть, совсем крыша едет после бессонной ночи. Совсем отвыкла, – с каким-то извиняющимся выражением на лице улыбнулась она и сдунула с губ прилипшую прядку. И было в этом движении столько непонятной прелести, что у Павлова навернулись на глаза слезы. Он наспех обнял ее и побежал к машине.
Гоня «шкоду» сквозь проливной дождь и чувствуя себя в потоке воды совершенно отъединенным от остального мира, он думал о том, что вот это Марусино движение, быть может, результат бесконечного, долгого ряда чувств любви, которые испытывали друг к другу давно умершие и неизвестные ему люди. Что подлинная красота создается только любовью и ничем иным. И что нынешнее худородство, окружающее его со всех сторон, есть только плод соединений опять-таки многих людских поколений, промаявшихся без любви и сходившихся лишь по какой-то идиотской необходимости, расчету и похоти. И разве сам он жил не так? Какое счастье, что у него пока еще нет детей…
Мысли эти были легкими и ясными. Но в то же время и очень мучительными, и Павлов подсознательно даже ждал, чтобы внешний мир вмешался в их течение и повернул на другую тропку. Но водный кокон расхлябавшейся стихии держал его нежно и плотно, почти убаюкивая и давая полную волю подобным рассуждениям.
И вот где-то уже у Поддубья Павлов, совсем не привыкший к такой откровенной обнаженности мысли, усилием воли вынырнул на поверхность глотнуть простого земного воздуха – и сделал то, что хотел сделать еще там, как только увидел вернувшегося Вырина. Он набрал номер Ольгиного мобильника.
Сначала она долго не отвечала, а затем ее «здравствуй» прозвучало как-то нехорошо. Какую-то долю секунды Павлов, не желая поверить в то, что все отчетливей начинал подозревать, все еще пытался списать это на ревность, совсем забыв, что Ольга никогда и никого ни к кому не ревновала.
– Я не хотела тебе звонить, такие вещи лучше говорить глядя в глаза, – наконец, твердо произнесла она. И Павлов подумал, что не зря ее любило столько мужчин – она умела говорить правду. – Ты далеко?
– У Поддубья, короче, перед Гатчиной. Буду через пару часов максимум. Пробки. Не уходи. Если ты еще у меня, конечно.
– В общем, пока ничего страшного. Не переживай. Дело не в… Ладно, до встречи.
Вот так. В общем-то, все уже вполне ясно. Этого хватает. Технические подробности, конечно же, интересны, но уже не принципиальны. Когда же он, собака, сбежал? Всю оставшуюся дорогу до дома Павлов опять путался в подсчетах, расчетах и соображениях, которые казались до того безумными со стороны, что у него по-настоящему заболела голова. По дороге он заехал в магазин и купил бутылку некогда в юности понравившегося ему армянского коньяка «Ной».
* * *
Ольга встретила его, демонстративно держа в руках поводок с пристегнутым ошейником.
– Вывернулся, как мокрая выдра. Хо-хо, – Ольга весьма похоже изобразила смешок выдры, когда та бывает чем-то недовольна. – И все. Я ничего не успела сделать.
– Да успокойся. С ним ничего не должно случиться, не в первый раз. Когда он удрал?
– Сразу же, как ты уехал. Я подождала с полчаса, чтоб он успокоился, и пошла к ТЮЗу. И ведь, скотина, вывернулся не в парке, а прямо на переходе. За машины, за машины. Они гудят, я ору – и нет собаки.
– Ясно, – хмуро ответил Павлов и, чтобы Ольга не отнесла этой его нахмуренности к себе, улыбнулся. – Сядем, выпьем.
Они уселись под телефоном-автоматом, и Павлов впервые заметил, что и Ольга, и его бывшая жена, и еще многие, и даже Маруся – все чем-то неуловимо похожи: то ли худобой, то ли рожью волос. И только Тата, смуглая нездешняя Тата была совсем другой. Впрочем, мечте и положено быть другой, ни на что близкое не похожей.
– Слушай, а ты знаешь что-нибудь про некоего Щербатского?
Ольга медленно выцедила рюмку:
– Федора Ипполитовича? Все приличные люди знают.
– Ну, я же не отношусь к этой категории, так что колись.
– У тебя появились неожиданные интересы. Зачем тебе эта старина?
– Очень нужно, правда.
– Востоковед, индолог, тибетолог. Спец по индийской поэтике, философии буддизма и эпиграфике. Еще, кажется, баловался археологией, что ли. Работал в нашем универе вместе с академиком Ольденбургом, одним из первых получил академика при Советах, в Европе благодаря ему, можно сказать, открыли для себя другую Индию. Он лет двадцать жил на Востоке. В Индии лекции на санскрите читал. Труды в основном по индийской логике.
– Мне бы больше про Индию.
– Собрался? Оригинал! Ехать в Индию по Щербатскому – класс. Я всегда говорила, что в тебе, Павлов, что-то есть!
– Вынужден тебя разочаровать – не собираюсь я ни в какую Индию. Но ведь, если человек двадцать лет прожил в Индии, то он неминуемо должен был обучиться и всяким разным их штучкам, вроде йоги, астрала, ну, там, в пещере сто лет без воды и пищи…
– Да брось ты весь этот бред, это же внешнее. Но если тебя все это действительно так интересует, сходи к одному человеку на философский. Он тебе мозги быстро вправит.
Разузнав поподробней про столь нужного ему человека, Павлов быстро сменил тему, и они допили коньяк, намеренно болтая об ерунде. Но на прощание Ольга словно нехотя сказала:
– Тебя не туда тащит, Павлов. Яхта, веселый бизнес, девки, книги хорошие – это да, твое. Но какого черта ты лезешь в то, чем надо заниматься с детства? То есть просто-напросто быть другим человеком? Знаешь, сколько народу свернуло себе на этом шеи?
– В переносном, конечно, смысле? – ухмыльнулся Павлов.
– Да нет, в прямом. Что с псом-то будешь делать?
– Ждать.
– В универ сходи, – и Ольга, как всегда, не прощаясь, выскользнула за дверь.
