— Пока?
— Ну, пока у тебя свой завод.
— Я не собираюсь его продавать.
— А его у тебя никто и не покупает. — Шериф перестал улыбаться. — Пол, все очень серьезно. Ты же знаешь, у меня есть осведомители. Все в один голос твердят, что тебя приговорили. Ты три раза отказался продавать. Четвертого предложения не будет. Будет пуля из-за угла.
— В наши дни конкурентов не убивают. Их разоряют, в потом скупают фирму за бесценок.
— Иногда действуют и старыми способами. Подумай над этим.
— Мне сейчас некогда думать, Том. Но спасибо за предупреждение.
— Что я могу для тебя сделать? — спросил шериф.
— Договорись с почтальоном. Пусть носит к дому только газеты и конверты с биржи. А частные письма, если будут, пусть отдает тебе.
— И долго я буду их хранить?
— Как получится.
— Куда ты сейчас?
— Туда, где все знают, что я не взрываю вагоны. И не устраиваю побеги преступникам.
— Удачи.
Шериф зашагал обратно к роще, не оглядываясь. Орлов оценил деликатность Бакстера — во время разговора тот ни разу даже не глянул в сторону Веры.
* * *
— Куда мы теперь? — спросила Вера.
— Еще не решил. Нам нужно найти место, чтобы отсидеться, пока идет облава. У тебя есть такое место?
— И не одно, — сказала она.
— У меня тоже есть выбор. В том-то и беда.
Когда нет выбора, решения принимаются быстрее. А теперь ломай голову, куда сворачивать — к Арканзасу, на восток или в Новый Орлеан…
В Арканзасе Орлов провел несколько лет, работая на хлеботорговую компанию. Он не сомневался, что его там и в самом деле помнят. Компания процветала, Орлов был членом элитарного клуба, дружил с мэром, и часто устраивал вечеринки по разным поводам, реальным и вымышленным. Застолье — такой же инструмент разведчика, как работа с агентурой, чтение чужих писем, подслушивание и подглядывание. А в доме Орлова собирались и офицеры местного гарнизона, и инженеры из артиллерийских мастерских, и много других интересных собеседников. Нельзя сказать, что все они были его друзьями. Но помнить помнили. И наверняка очень удивлялись, что преуспевающий делец покинул их город так внезапно.
Компания прекратила свое существование, когда погиб ее глава, барон Семен Семенович Лансдорф. Барон погиб случайно, в результате бандитского налета. И если б он был просто владельцем компании, то она могла бы сохраниться. Однако барон Лансдорф был еще и резидентом русской разведки, а таким людям трудно найти замену. В результате компания свернула свою работу, и Орлова, наконец, отозвали из командировки. Кстати, уезжая, он устроил особо пышную вечеринку. Помнят ли ее старые приятели?
Даже если и забыли, он не станет им напоминать о себе. Орлов не собирался возвращаться в Арканзас, потому что такой его ход можно было бы предугадать. Он имел дело с сильными игроками, таких можно победить только неожиданными решениями.
Но, с другой стороны, противник может счесть такой его выбор слишком очевидным. «Этот Орлов не такой дурак, чтобы прятаться в Арканзасе», подумает противник.
Но если у противника не одна голова, а две? «Этот Орлов слишком хитер, — скажет вторая голова. — Он решит, что мы не примем его за дурака, который станет прятаться в собственном доме. И спрячется именно там. Потому что он слишком, слишком хитер».
Вот и гадай теперь, сколько голов придется срубить …
Впрочем, можно было бы забраться и подальше Арканзаса. Воспользоваться народным способом странствий — на крыше товарного вагона, идущего на восток — и через неделю, после нескольких пересадок, оказаться в Норфолке. Там у капитана Орлова когда-то был надежный агент, часовых дел мастер, обслуживающий офицеров военно-морской базы.
А еще можно было бы спуститься по Миссисипи к Новому Орлеану, а там явиться в русскую морскую миссию. Единственная проблема, которая при этом неизбежно возникнет, будет связана с Верой — моряки не возьмут ее на корабль.
* * *
— Нет, Новый Орлеан нам не подходит, — сказал Орлов.
— У меня есть тайная квартира в Нью-Йорке, — отозвалась Вера. — Южный Манхэттен. Я ее сняла на три года вперед.
— Чудесно. Прекрасно. Ты ее сняла на деньги партии? Адресок начальству не забыла сообщить? — с серьезным видом осведомился Орлов.
Она с досадой махнула рукой:
— Не язви, сама вижу, что глупость сморозила.
О Нью-Йорке придется забыть навсегда. К тому же он был слишком далеко. Чикаго, кажется, ближе. Но и в Чикаго Вере появляться нельзя.
Узнав о листовках, найденных на месте крушения, она живо вспомнила события 86-го года, ее первого года в Америке. Тогда рабочее движение было сосредоточено на лозунге восьмичасового рабочего дня. Анархисты, плотно работавшие с пролетариатом, примешивали к экономическим требованиям политические и призывали к свержению режима. Наиболее горячими были настроения в Чикаго, где собралась внушительная немецкая община. Немцы, еще не утратившие европейской революционности, были готовы бунтовать. У многих имелось оружие, кто-то доставал динамит и мастерил бомбы. Первого мая, в субботу, была объявлена забастовка, и по улицам Чикаго прошла впечатляющая демонстрация. Тысяч сто, а то и двести промаршировали перед напуганными обывателями, потрясая ружьями и красными флагами. Всем казалось, что уже наутро капиталисты выполнят требования работников. А получилось наоборот. В понедельник, третьего числа, на заводе Маккормика уволили забастовщиков. Вечером возле проходных начались драки уволенных со штрейкбрехерами. Полиция вмешалась, применила оружие, убив около десятка рабочих.
И тут в дело снова вступили анархисты. Еще не смыли кровь с брусчатки возле проходных Маккормика, как была напечатана листовка, призывающая рабочих к оружию. Назавтра, четвертого мая, вечером на площади Сенного рынка собралась огромная толпа. Правда, чем дольше шел митинг, тем спокойнее становился тон речей. Кто-то кричал о том, что армия готова скосить бунтовщиков картечью, но после тяжелого рабочего дня пролетария трудно разозлить. Народ постепенно расходился по домам, чтобы в шесть утра снова потянуться к заводам. А на площади продолжали скапливаться полицейские подразделения.
Когда митинг уже собирались объявить закрытым, полиция неожиданно окружила трибуну. Люди в мундирах, с винчестерами и револьверами, стояли в несколько рядов и словно ждали какого-то сигнала. И вдруг возле трибуны раздался сильнейший взрыв. В соседних домах зазвенели выбитые стекла. Полицейские принялись палить во все стороны. Кого они могли видеть в полной темноте? В кого стреляли?
Через пять минут все стихло. Толпа разбежалась, но десятки людей остались лежать на земле, взывая о помощи. Раненых насчитали около двух сотен. Примерно по сотне с каждой стороны — полицейских и рабочих. Все ранения были пулевыми, только нескольких еще задели осколки бомбы. Непосредственно от взрыва погиб один человек — его разрозненные останки нашли возле трибуны.
