Япония – божественная страна. Появиться на свет в божественной стране и не почитать божеств было бы в высшей степени непочтительным.
Говорят, что приведение духа к гармонии с окружающим миром формирует близость, а полное пробуждение во всех отношениях способствует спасению живых существ. Поэтому в прежние времена (будды) в виде божеств приходили в эту страну, чтобы смягчить сердца людей и указать им на подлинный Путь.
Различие между божествами и Буддой такое же, как между волнами и водой. Пробужденное состояние истинной таковости фундаментального понимания приходит в сознание людей, чтобы освободить их. Поэтому почтительное отношение к божествам есть также выражение благодарности этому пробужденному состоянию.
Например, если вы почитаете правителя государства, само собой разумеется, что вы почитаете также и всю иерархию в управлении и обществе. И все это – из-за почтения к тому единственному, находящемуся на вершине. Разве на самом деле не учат христиане тому, что вполне естественно почитать находящегося на вершине и ни во что не ставить всех, кто стоит ниже?»
Один из первых японских буддийских наставников и величайший деятель культуры Кукай неоднократно говорил, что собственные японские божества воплощают собой космические истины, олицетворяемые буддами. Исконные японские божества вошли в тело буддийской религии в качестве защитников, покровителей и даже пробужденных существ, проявлений космических принципов. Эта идея находит свое развитие и в «Сутре цветочной гирлянды», которую Кукай привез в Японию из Китая. Такому же синкретическому подходу буддисты следовали и в других странах Азии, при общении с другими народами и культурами.
В данном случае Судзуки Сёсан, в классическом дзэнском стиле, объясняет значимость божеств с психологической точки зрения, а именно – какое влияние оказывает почитание этих божеств на умы верующих.
Опыт буддийского пробуждения и почтительного отношения к высшему Судзуки Сёсан окружает синтоистско-конфуцианским ореолом, что вполне естественно, поскольку речь идет о политическом противостоянии с другой идеологией, и рисует его в качестве основания социального порядка. Этот момент мог быть непонятен христианским миссионерам скорее в теологическом, нежели политическом плане, но Сёсан был убежден, что утверждение проповедуемого миссионерами монотеизма подорвет японские общественные устои, поскольку в христианстве абсолютизируется один источник власти и авторитета и не признаются промежуточные. Для сознания, привыкшего к иерархии, это равнозначно хаосу; несомненно, что Сёсан и понятия не имел, что у христиан есть свои культы святых и утверждаемые королями и аристократией, претендующими на звание «помазанников божьих», соответствующие идеи и институты.
Утагава Куниёси. Токуда Магодаю Сигэмори, притаившийся за высокой ширмой с изображением птицы. XIX в.
Следующая глава сочинения Сёсана также «синтоистская» – идея божества экстраполируется в ней на естественный миропорядок. В ней также четко просматривается даосское влияние, опосредованное неоконфуцианством и дзэн-буддизмом. Характерное для синтоизма почтительное отношение к окружающему миру основано на чувстве благодарности в равной степени как за мир энергии и материи, так и к нему самому; для западной же христианской традиции более характерна благодарность за материальный мир, но не к нему как таковому.
Вследствие односторонности христианской позиции европейцы не мучались проблемами совести, по максимуму эксплуатируя природу, до тех пор, пока нанесенный ей урон не стал столь очевиден, что стал угрожать самому существованию человека и тем самым активировал инстинкт самосохранения – то самое чувство, на котором основана самая духовная суть синтоизма. Хотя Сёсан видел западную техническую мысль лишь в самой начальной и еще достаточно примитивной форме, он, тем не менее, сумел уловить коренящееся в западной психологии противоречие.
«4. Я слышал, что они говорят, будто японское поклонение луне и солнцу неправильно, что это лишь источники света, озаряющие мир, и что мы почитаем их потому, что не знаем Бога.
Утагава Куниёси. Коно Мусасино ками Моронао в полном церемониальном облачении, убегающий в страхе. XIX в.
Опровержение: тело человека составлено из элементов, воплощающих пассивную и активную энергии. Солнце – это воплощение активного начала, луна – воплощение пассивного начала. Как может жить тело без активной и пассивной энергий? Поскольку они есть исток нас самих, нашей почтительности всегда будет недостаточно. Тот, кто полагает, что пассивное и активное начало бесполезны, пусть не пользуется ни водой, ни огнем.
Едва ли в силах человека воздать должное солнцу и луне за их небесные благословения. У человека два глаза, дарующих ему свет, так разве в нем не воплощены добродетели солнца и луны? Раз христиане говорят, что почитать солнце и луну бессмысленно, так почему бы им в таком случае не закрыть навечно глаза? Они просто не ведают, что такое правильное обоснование. Поистине, они глупы».
Под влиянием западного материалистического духа японская индустрия тоже нанесла урон и разрушения окружающей среде, как в местном, так и в планетарном масштабе, тем самым утратив дух синто, который так ярко выражен Судзуки Сёсаном. Именно поэтому рационализированный синтоизм дзэнского наставника Сёсана, каким бы простодушным и наивным он ни казался, имеет сегодня значение для будущего мировой культуры не меньшее, чем в XVII столетии, когда было написано это сочинение. Европейцы тогда только вступали на путь передовых промышленных технологий, и впереди шли те, кто более не верил, что окружающий мир наполнен божествами и духами, коих следует почитать и благодарить. Древний языческий мир представлял теперь царство неодушевленной материи и силы, которые следует покорять и продавать любым способом, чтобы извлекать наибольшую прибыль.
В оказавшейся открытой западному влиянию Японии XIX столетия, когда после вековой политики закрытости, проводившейся сёгунатом Токугава, вновь возобновились и политические отношения с другими странами, и миссионерская деятельность, рационализм и технический прогресс обычно ассоциировались именно с христианством, но христианство, представшее перед японцами XVII столетия, гораздо охотнее рассуждало о сверхъестественных, чем механических, чудесах.
Возможно, иезуиты полагали, что синтоистской японской душе именно это покажется привлекательным, но для Сёсана, по крайней мере, наличие многих схожих чудесных историй в японской традиции явилось еще одним аргументом против христианства. Буддизм уже давно придал сверхъестественному статус относительной истины, не дополняя его той воображаемой связью с истиной абсолютной, которую склонен устанавливать наивный разум, сталкиваясь с тем, что нельзя объяснить, но и невозможно отрицать. Отвечая на христианские предания о чудесах, Сёсан говорит:
«5. Я слышал, что христиане, как правило, почитают чудеса и приписывают их величию Бога. На самом деле они придумывают всевозможные хитрости и уловки, чтобы дурачить людей.
Если бы чудеса стоило ценить, то следовало бы и почитать правителя обманщиков. Лисицы и барсуки в этой стране тоже творят чудеса.
Говорят, что,
