в 1891 году. В старые недобрые времена, писал он, как только были ликвидированы острые формы голода, опять сколько-нибудь реальных предупредительных мер не принималось. В этой статье промышленность пропагандировалась как основа для предотвращения голода в будущем[229].
Советские чиновники понимали, что переход от оказания чрезвычайной помощи в рамках Помгола к восстановлению экономики в рамках Последгола сопряжен с высокими затратами. В конечном итоге, возможно, придется пожертвовать жизнями тех, кто живет в голодающем регионе, во имя более светлого экономического будущего, осуществляя в реальности страшный сон А. И. Герцена о превращении нынешнего поколения в «кариатид, поддерживающих террасу, на которой когда-нибудь другие будут танцевать» [Герцен 1955: 34]. Но советские лидеры считали такие жертвы необходимыми для выживания режима и прогресса России. Калинину, символу большевистской заботы о крестьянстве, выпала незавидная задача объяснить голодающим гражданам их новую роль, по сути роль кариатид. В одном из сообщений Калинин увещевал группу голодающих крестьян, которые боялись неминуемой смерти: «Вы не должны думать только о настоящем. Я прошу вас думать о будущем»[230]. И действительно, советское руководство, казалось, было больше сосредоточено на будущем, чем на настоящем.
Эта перемена в отношении – от настоящего к будущему, от чрезвычайной помощи к реконструкции – имела непосредственные и прямые последствия для работы АРА. Это стало ясно, когда сменивший Эйдука Карл Ландер передал Хаскеллу меморандум о предстоящем изменении политики. После подтверждения новых целей Последгола – «восстановление разрушенных отраслей промышленности [и] повышение производительности нашего сельского хозяйства» – в записке Ландера было объявлено об изменениях. В период острого голода, писал он, советские власти с благодарностью принимали помощь в любой форме и из любого источника. Но теперь, когда чрезвычайная ситуация миновала, даже небольшое советское участие в деятельности АРА казалось чрезмерным; это отвлекло бы средства от долгосрочных целей Последгола. Таким образом, сообщил Ландер, советские чиновники больше не будут вносить свой вклад в работу управляемых АРА пунктов питания. Резкий и быстрый ответ Хаскелла состоял в том, что письмо Ландера равносильно аннулированию Рижского соглашения. Если письмо не будет отозвано, пригрозил Хаскелл, АРА немедленно прикроет лавочку. После некоторых напряженных переговоров Ландер отозвал письмо, объяснив, что он не намерен отказываться от основного соглашения[231]. Тем не менее он продолжал лоббировать изменение политики АРА. В одном письме Хаскеллу, например, содержалась просьба к АРА о «расширении продуктивной помощи <…> как наиболее рационального вида помощи»[232]. И продуктивная помощь, как определяло ее советское руководство, направлялась на развитие промышленности. Одним из способов сделать это был экспорт зерна в Европу в обмен на иностранную валюту для покупки промышленного оборудования.
Самая оживленная дискуссия по поводу оказания помощи касалась экспорта зерна Советским Союзом. Этот конфликт совпал с созданием Последгола. С точки зрения АРА, разногласия начались, когда советский чиновник в области экономики предсказал в статье в «Известиях», что Советской России необходимо будет начать экспорт зерна в Западную Европу. Слухи об экспорте зерна доходили до подразделений АРА в Соединенных Штатах летом и в начале осени. Когда Каменева впервые спросили об этих сообщениях, он дал ряд уклончивых и вводящих в заблуждение ответов. Например, он объяснил Хаскеллу, что возможности железнодорожной системы требуют, чтобы Россия экспортировала из южных портов одновременно с импортом в северные порты. Тем не менее по крайней мере в одном случае советские корабли загружали зерно на экспорт рядом с американскими, которые выгружали гуманитарную помощь для Советской России[233].
К ноябрю Политбюро устранило всякую неоднозначность в отношении экспорта, назвав его «настоятельно необходимым и представляющим глубокий интерес» для правительства. Оно также поручило высокопоставленному экономическому чиновнику А. И. Цюрупе осуществлять надзор за экспортными операциями[234]. М. М. Литвинов, заместитель наркома по иностранным делам, в отличие от уклончивого Каменева, предпочел обсуждать вопрос об экспорте прямо и беззастенчиво. «Вывоз хлеба из России – факт, которого скрывать нельзя и незачем», – написал он своим коллегам. Литвинов перечислил обоснования экспорта, в частности то, что для импорта оборудования требовалась иностранная валюта[235].
Лидеры АРА и другие американские наблюдатели дали четкое понимание того, в чем состоит цена вопроса. Хаскелл, например, предложил свою квалифицированную оценку экспорта. Он согласился с советскими официальными лицами в том, что Россия может получить инструменты для восстановления только из-за рубежа, и заплатить за них она могла только зерном. «Я знаю, это звучит абсурдно, – признал глава московского подразделения АРА, – но в их аргументации что-то есть»[236]. Однако руководитель Хаскелла, Гувер, решительно протестовал против «бесчеловечности» политики «экспорта продовольствия от голодающего народа» с целью обеспечить «экономический прогресс для выживших»[237]. Гувер, таким образом, отверг тот самый компромисс, который Калинин неловко защищал перед нуждающимися крестьянами. Одному словоохотливому автору потребовался заголовок из четырех строк 24-м кеглем, чтобы выразить свое смятение:
В какую игру играют красные русские – завоевывают мир силой оружия или интригами и хитрой тактикой? Большевики занимают сразу две крайние позиции относительно середины: кричат «Боже милостивый, добрый дьявол», поддерживаются армией в 800 000 человек – США отправляют 20 000 000 долларов голодающим русским, а Советы экспортируют 38 000 тонн зерна![238]
Советские газеты, напротив, предлагали менее эмоциональные и более благосклонные оценки экспорта. В одной статье критиковалась неспособность западных комментаторов понять необходимость продажи зерна. В ней писали, что даже наименее образованные советские крестьяне понимали, что экспорт хлеба отвечает их же интересам; для какой-либо надежды на восстановление экономики требовалась иностранная валюта, которую мог бы принести экспорт[239].
Аналогичным образом советские официальные лица выразили свою озабоченность тем, что лидеры АРА (особенно Гувер) имели ошибочные взгляды на путь к прогрессу. Они сосредоточили свой гнев на отказе АРА от работ по реконструкции. Еще в октябре 1922 года О. Д. Каменева, глава иностранного отдела Последгола, заявила о «буржуазном» характере АРА и ее ограниченном видении. Агентство Гувера было заинтересовано лишь в «спасении жизней голодающих», кипела Каменева, в то время как рабочие организации «поставили перед собой задачу производственной помощи». «К моменту перехода работы во вторую фазу – реконструктивную, – продолжала она, – [АРА] и вовсе ушла»[240]. Признавая, что организация «проделала большую работу в области помощи голодающим», она посетовала, что «[производственная помощь] отодвигается на более далекое место» в приоритетах АРА. Каменева продолжала восхвалять такие западные организации (почему-то считающиеся менее буржуазными), как АКДСО квакеров и еврейский «Джойнт», которые организовали небольшие проекты по реконструкции. Как отмечалось в одном газетном репортаже, «дело спасения голодающих от смерти <…> полумер[а]». Полномочный представитель правительства РСФСР К. И. Ландер придерживался более объективного взгляда, чем его руководитель. Размышляя о переходе от чрезвычайной помощи к реконструкции, он отметил: «…в последголовской стадии работы у нас будет масса затруднений и осложнений с иностранными организациями»[241]. Последгол в целом усилил разногласия касательно реконструкции и американской помощи – разногласия, которые уже существовали в период Помгола, но выражались в менее ядовитой форме.
Чиновники АРА, все еще гневавшиеся преимущественно из-за экспорта, а не из-за общей стратегии Последгола, пришли к аналогичному выводу. В одном внутреннем отчете признавалось, что советское правительство «больше не заинтересовано в первую очередь в помощи голодающим. Оно заинтересовано в восстановлении экономики». Это изменение направления объясняло ухудшение отношений АРА с советской властью: «…мы ошибочно принимаем за недоброжелательность то, – выдвигалась в докладе гипотеза, – что является просто в какой-то степени безразличием» к продовольственным программам, подобным АРА[242].
