ночь, не могли бы переночевать в соседской землянке?».
Здесь, в избе, Сталин и провел совещание с четырьмя комдивами – эти донесут до солдат правду о том, что он, Верховный, был на передовой, но без трезвона, шумихи и пропагандистских штучек, а скромно, как и надлежит вести себя соратнику Ленина, продолжателю его великого дела.
Ящик вина привез начальник его охраны Власик, он же и откупоривал бутылки, угощая молодых генералов «саперави» и «хванчкарой».
За обедом Сталин шутил, расспрашивал комдивов об их семьях, рассказал, как он со Свердловым и Каменевым жил в ссылке, – изба походила на эту; генералы замерли, услыхав в устах Сталина фамилию Каменева, – он говорил о нем спокойно, как о здравствующем и поныне партийце, а не шпионе… Вспомнил и Троцкого: он был маневренным военным, в этом ему не откажешь.
Попрощавшись с гостями, Сталин попросил Власика закрыть бутылки пробками: «Не люблю, когда вино выдыхается… В Грузии тщательно следят, чтобы пробки были хорошо пригнаны, пора бы и нам этому научиться».
Наутро, едва только рассвело, Сталин проснулся, с видимым удовольствием вымылся во дворе, сказал, что время возвращаться в Москву, и поинтересовался:
– Серов, где хозяева этого дома?
– Они ночевали у соседей, в землянке, товарищ Сталин…
– Вы их как-то поблагодарили за это?
– Нет.
– Это плохо, Серов. Очень плохо… Человек, лишенный чувства благодарности, бездуховен… Конечно, особенно баловать крестьян не следует, но отмечать доброе дело – должно… Дайте им в подарок от генерала Иванова денег…
– Слушаю, товарищ Сталин… Сколько?
– Сто рублей, пожалуй, слишком много, – задумчиво ответил Сталин. – А вот тридцать передайте им от меня – в хозяйстве пригодится…
В ту пору буханка хлеба на рынке стоила пятьсот рублей…
По нынешнему пересчету цен этот подарок крестьянской семье выразился бы тридцатью копейками…
8
После того как операция «Багратион» с блеском закончилась, Советская Армия вышла к границам тридцать девятого года. (Константин Симонов, когда я спросил, отчего он не продолжил «Солдатами не рождаются», усмехнулся: «Я воевал за освобождение моей Родины. Все, что произошло потом, – новый цикл, с иными героями и потаенными целями, но писать его будет кто-то другой».)
Сталин пригласил на Ближнюю Дачу маршалов – решил устроить в их честь ужин.
Когда все съехались, Сталин приветствовал гостей в холле, пожал каждому руку; «остановившись перед Рокоссовским, задумался на мгновение, молча повернулся и вышел; военачальники переглянулись; Жуков ободряюще кивнул: «Сейчас вернется».
Сталин действительно вскоре вернулся с букетом роз, протянул их Рокоссовскому, глухо кашлянув:
– Это за то, что ему больше вас всех досталось.
Понимать эту фразу можно было двояко: либо Сталин говорил о тяжести боев (хотя Жукову доставалось не меньше), либо о том времени, когда маршала таскали на допросы, выбивая показания о принадлежности к «банде троцкистско-бухаринских шпионов и диверсантов».
Потом Сталин пригласил маршалов во двор, где стол был накрыт по-кавказски, под полосатым тентом; дымились карские шашлыки на углях, жарилась молодая козлятина, на старинных сковородках, привезенных с Кавказа, шипел желто-сливочный сулугуни.
Вино было из Тбилиси; бутылки опечатаны особым сургучом, что означало: «проверено, соответствует кондиции»; ЛСУК – «Лечебно-Санитарное Управление Кремля» – проверяло все, что подавалось на стол Верховному; потом, впрочем, была еще одна проверка, негласная, контролировавшая заключение медиков. Был на столе и коньяк «Варцихе»; водки стояло всего две бутылки (Сталин ее не пил, но знал, что Толбухин и Конев коньяк не очень-то любят, пусть себе порадуются «белой»).
Ужин удался на славу; хороший тост произнес Берия; он знал, что тост этот нравится Сталину, поэтому разыгрывал его в лицах: «Однажды юноша зашел на старое кладбище в горах и подивился надписям на крестах и могильных плитах: “Гиви Кварцхава, родился в девятисотом году, умер в девятьсот пятнадцатом, жил тринадцать лет”; “Ладо Гудиани, родился в восемьсот сорок пятом, умер в девятьсот двадцатом, жил сорок два дня”… Что такое, думает юноша?! Как такое может быть?! А навстречу ему шел седобородый мудрец в белых одеждах, с посохом. И обратился к нему юноша: “Скажите, уважаемый, отчего такие странные надписи на крестах?” – “Оттого, сын мой, – ответил седобородый мудрец, – что возраст людей в этом краю определяется не годами, прожитыми на земле, но часами дружбы!” Так выпьем же за дружбу наших маршалов, выдающихся военачальников эпохи гениального стратега наших побед Сталина!»
Рассказал свой любимый анекдот и Молотов: «Мужчина был в гостях, постоянно прикладывался к рюмочке, а жена, как и полагается всем женам, удерживала его: “Не надо да не надо!” В конце концов она взмолилась: “Ну хоть съешь что-нибудь! Вон, смотри-ка, хорошая булочка!” Ее муж покорно съел булочку и сразу же обвалился со стула, прошептав при этом: “Это твоя булочка виновата!”»
…Потом плясал Буденный.
Ах, как он плясал в восемнадцатом, когда собирались узким кругом; как шел Ворошилов; как же быстролетно время, как неудержимо уходит оно, словно песок сквозь пальцы…
…Сталин чувствовал, что вечер удался; редкое состояние спокойствия размягчило его, он откинулся на спинку кресла, чуть вытянул ногу и с прищурливой доброжелательностью обсматривал лица гостей: все свои, никакой затаенности, недоговоренности; случилось то, чего он столько лет добивался: наконец-то окружен гвардией, не кто-либо, но именно они передадут поколениям правду о том, что он, Сталин, сломал шею гитлеризму; конец – всему делу венец! Это еще надо будет посмотреть, по чьей вине случился сорок первый год; не сейчас, конечно, сейчас нельзя мешать людям делать их дело, но придет время, и мы найдем истинных виновников трагедии. Генерал Павлов – что? Сошка, мелюзга… Ворошилов не зря рассказывал, как он нашел его в Белоруссии, в июле, на проселке, под дубом, – ноги солнцу подставил, портянки сушил на глазах у всех… «А я ведь читал твои донесения, которые ты против меня сочинял, Павлов, – сказал ему тогда Клим. – Ты ведь сигнализировал на меня, псевдонимом подписывался, хотел под монастырь подвести, нехорошо…»
…Перед тем, как пришло время разъезжаться, после того, как все произнесли тосты за Верховного, Берия попросил слова; Сталин несколько удивился – это не в обычаях стола просить второй тост, тем не менее посчитал неудобным отказывать, военные могут этого не понять, у них свое представление о тех, кто на вершине пирамиды, нет смысла это представление менять. Сейчас время устойчивости, все – локоть к локтю, война требует единства…
– Товарищ Сталин, я предлагаю выразить благодарность вашим поварам, охране, всем, кто готовил сегодняшний стол, – Берия обернулся к тем, кто стоял у мангалов, – наши грузинские янычары верны вам, как никто!
Сначала Сталин поднял свой бокал, но потом заметил, как Жуков и Конев, обернувшись, следом за Берия внимательно рассматривали поваров и охрану – рослые
