Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 174
удалось бы подправить договор как раз в части военной базы. С какими трудностями по поддержанию нашего нейтралитета в случае завоевания Германией стран, расположенных в южной части Финского залива, нам пришлось бы столкнуться, этого сказать не может никто. Но стремление оставаться вне войны наилучшим образом отвечало бы интересам осторожной политики, которой нужно придерживаться малому государству.
Многие сегодня считают такие рассуждения совершенно бесполезными. Английский историк Джон Роберт Сили говорит: «Заблуждение полагать, что крупные государственные события, поскольку они имеют большие масштабы, совершенно иным, роковым образом детерминированы, чем обычные частные события; это заблуждение ограничивает их критическую оценку. Нельзя сформировать мнение или оценку крупной национальной политики, если изначально отказываешься думать, что и другая политика была бы возможной» (The Expansion of England. Р. 189)7. Упоминавшийся выше немецкий историк Фридрих Мейнеке высказывает ту же самую мысль иначе: «У каждого государства в каждый конкретный момент времени есть перед собой определённая политическая линия, являющаяся лучшей, представляющей идеальный Staatsrаson, государственный интерес […] Историческая оценка государственной деятельности является ни чем иным, как попыткой вскрыть тайну того или иного действительного государственного интереса – Staatsrаson» (Die Idee der Staatsrаson… S. 2).
О ходе истории высказываются и совершенно иные мнения. Даже сам Ранке писал: «Я не знаю, правильно ли, как принято, так много говорить о допущенных ошибках, неиспользованных возможностях, произошедших просчётах. Всё идёт поверх соответствующих голов с предопределённостью, в которой есть что-то неизбежное, что-то роковое». И в другом месте: «Ошибка людей при больших потрясениях и в состоянии сильного возбуждения ожидать или слишком опасаться намерений отдельных людей. Движение следует за бурным потоком, который уносит с собой и тех, кто думает, что управляет им». Летописец Первой мировой войны Уинстон Черчилль пишет в своём военном дневнике: «Когда исследуешь причины возникновения мировой войны, то замечаешь, в сколь малой мере отдельные люди могут контролировать судьбы мира. Совершенно справедливо сказано, что в действиях людей всегда больше ошибок, чем планов. Ограничение, касающееся и самых способных […] проблема, столь превышающая их способности – всё надо принять во внимание, прежде чем можно высказать полностью отрицательный приговор в отношении побеждённых или столь же оправдательное решение в отношении победителей. События имеют склонность следовать определённой линии, и никто не может придать им другое направление». Далее Черчилль спрашивает: «Могли ли мы путём невероятного напряжения сил создать мощное объединение, основание которого позволило бы обеспечить мир и величие Европы?» И он отвечает на свой вопрос: «Я не знаю». Черчилль размышлял о тех гигантских проблемах, которые предшествовали Первой мировой войне.
Является ли подобный подход правильным и в отношении к событиям мирового уровня? Можно ли просто констатировать и признавать бессилие людей, особенно ведущих государственных деятелей, заранее соглашаясь с освобождением их от ответственности за судьбы народов? Неужели достаточно в состоянии полной беспомощности удовлетвориться простым пожатием плечами, фиксируя постигшее человечество несчастье и недостаточность человеческих сил? Может, как говорят, бросить топор в озеро, отказавшись от самой попытки сделать это? Бездонные страдания и потрясения Второй мировой войны способствуют возникновению ощущения подобной безнадёжности.
Сегодня много говорят о роли «судьбы» и «случая» в определении хода исторических событий. Действительно, самые глубинные и великие вопросы жизни и смерти не подвластны человеку, они вне пределов его разумения, находясь где-то в сумрачном царстве мистики. Но разве совместная жизнь людей, как в отдельном государстве, так и в расположенных рядом друг с другом государствах, цель которой состоит в служении людям– а какая другая цель здесь может быть, – не является предметом обдумывания и в тех случаях, когда речь идёт о великих державах, оказывающих влияние на мировые события? Многие воскликнут: это же рационалистское философствование, а не постоянное эмпирическое мышление на основе исторической действительности!
По крайней мере, перед такими задачами, пусть меньшими по значению, и много меньшими, хотя и важными для нас, событиями осени 1939 года трудно отдаться во власть такой беспомощности и безнадёжности. Когда я думал над этими вопросами, в том числе и в свете последующих событий, во мне ещё больше окрепла мысль, что наше поведение осенью 1939 года, когда мы допустили разрыв переговоров, было одной из самых важных и серьёзных ошибок в серии внешнеполитических просчётов за последние годы. Ошибки допускались и раньше, и в 1938 году, и в начале 1939 года. Затем их делали одну за другой вплоть до нынешнего 1944 года. Но осень 1939-го – это точка отсчёта всех последующих событий.
IX
Последние недели ноября
По возвращении в Хельсинки уже после начала войны наш посол Ирьё-Коскинен сообщил о ситуации, сложившейся после разрыва переговоров, следующее:
«После того как переговорщики от Финляндии – государственный советник Паасикиви и министр Таннер – уехали из Москвы вечером 13 ноября, ситуация оставалась довольно спокойной. В правительстве Советского Союза, очевидно, ещё ожидали, что Финляндия, в конце концов, пойдёт на сделанные ей предложения или, по крайней мере, выступит с новыми предложениями. Однако параллельно скорее всего всё время готовились к вооруженному варианту решения вопроса. В посольство стали ежедневно поступать сведения о переброске войск, правда, у посольства не было точной картины о том, в каких масштабах они реально производились у нашей восточной границы. Одновременно в дипломатическом корпусе строились догадки о постоянном развитии событий. Полагали, что переговоры по инициативе одной или другой стороны ещё будут продолжены и что путём взаимных дополнительных уступок удастся прийти к мирному решению. В возможность войны, то есть того, что Советский Союз начнёт её для продавливания своих требований, на этом этапе не верил никто, за исключением, пожалуй, Германии».
«О позиции посольства Германии в этот период необходимо сказать следующее: посол, граф фон дер Шуленбург, да и другие представители посольства не скрывали свой точки зрения, согласно которой Финляндии следовало бы согласиться с требованиями советского правительства. Было понятно, что они действовали согласно полученным инструкциям, поскольку у меня сложилось впечатление, что, по крайней мере, сам граф фон дер Шуленбург переживал по поводу политики, проводимой Гитлером в отношении Финляндии. Вопрос о том, было ли об этой политике или, возможно, о чём-то большем договорено уже во время визитов Риббентропа в Москву, широко обсуждался в дипломатических кругах, но никаких более достоверных сведений получить было нельзя. Напротив, создавалось впечатление, что и фон дер Шуленбург об этом ничего не знал».
Мы, переговорщики, прибыли в Хельсинки утром 15 ноября. Уже в Терийоки1 нас встречал народ, который приветствовал нас пением патриотических песен. На вокзале Хельсинки встречали председатель
Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 174
