стучат по камню, то утопают в ворсе ковров.
Под юбку ныряет холодный сквозняк, а нос улавливает в воздухе запах камня, пыли, дерева и горького масла в обмотке потухших факелов.
Одна лошадка у нас будет Одуванчиком, вторая — Ромашкой. Я в наших путешествиях я забуду об этом замке, и его хозяевах, которые развратили меня, влезли в мысли и запятнали душу.
Останавливаюсь у массивных дверей из темного дуба. Сквозь щель у пола пробивается тусклый свет зачарованных свечей белой полоской.
Самое время испортить пирожные и напроситься на наказание грубыми ласками, голодными поцелуями и жестокими объятиями.
— Нет, Ягодка, — раздается ленивый голос Эрвина за дверьми, — мы готова к десерту.
— А вы не лезьте в мою голову!
— Тогда тебе не стоит так громко думать, — от насмешливого голоса Анрея под затылком пульсирует жар, который затем прокатывается по спине мягкой волной.
— Да заходи ты уже.
Двери бесшумно отворяются передо мной. Швырнуть блюдо, и оправдаться тем, что я споткнулась?
— Мы опять отправим тебя на кухню, — вздыхает Анрей. — Без наказания, которого ты так жаждешь.
Белые свечи выхватывают из темноты посеребренные и резные ножки мебели, светлые ковры на полу, массивные рамы на картинах с зимними пейзажами. Блики от огоньков переливаются в вышивке на обивке кресел, софы, подушек и задернутых тяжелых шторах, что собраны в глубокие складки.
Анрей и Эрвин развалились на полу среди разбросанных подушек. Веки прикрыты, и может показаться, что они задремали в ожидании десерта.
Медленно проплываю мимо них к низенькому столику, и мои юбки непростительно громко шуршат в мрачной и напряженной тишине. Я стараюсь игнорировать их голые торсы, плавные, но четкие линии мышц и пресса.
Задерживаю дыхание. В воздухе витает не только запах воска, но и густые феромоны с остротой мужского пота. Каждый вдох разгоняет кровь в венах и размывают мысли.
Близнецы вернулись из Леса голодные. Во всех смыслах.
— Ты тоже сейчас по-особенному пахнешь, Ягодка, — лениво отзывается Эрвин. — Мы чуем зверя в твоей крови, в твоем желании…
С тихим стуком и без слов ставлю тарелку на столик, и опять гордо шагаю мимо. Открывают глаза, провожают взглядами и хмыкают, когда я дергаю двери за холодные ручки, а они не поддаются моей решительному желанию сбежать.
— Какого лешего? — возмущенно оглядываюсь я.
Глава 46. Золото солнца
— Немедленно выпустите меня, — разворачиваюсь к близнецам, которые потягиваются на подушках и похрустывают шейными позвонками, разминая плечи и шею. — Эй, вы меня слышите.
— Закрой сделку, как подобает, Ягодка, — Анрей садится и щурится.
— Такая важная, — Эрвин смеется и тоже садится. — Оставила и ушла? Ты настолько в себе уверена?
— Да.
— Допустим, — Анрей хмыкает. — Однако Альф стоит угостить сладеньким со своих рук.
— Что? — возмущенно вскидываю бровь и делаю глубокий вдох.
Аромат малины и сливочного переплетается с густым и терпким амбре Анрея и Эрвина, и я реагирую на их запах румянцем на щеках и частым сердцебиением.
В свете белых свечей их волосы кажутся серебряными, а кожа — фарфором. Нет. Мрамором. Хочу коснуться их, почувствовать напряженные мышцы под руками.
— Пожалуйста, искушайте пирожные, Альфы, — шепчу я, и мой голос дрожит низкой вибрацией.
— Искушаем из твоих миленьких ручек, — Эрвин касается кончиком языка верхнего правого клыка. — Такова наша воля.
— Вы были в Храме? Последовали совету Вестара? — скрещиваю руки на груди, чтобы скрыть волнение.
— А как это относится к нашей сделке, Ягодка? — Анрей вскидывает бровь.
— Я не буду кормить вас с рук, — упрямо говорю я. — Этого не было в сделке.
— Ты должна со всем почтением преподнести нам пирожные, — Эрвин пожимает плечами. — Ты, конечно, можешь упрямиться дальше, но тогда ты нескоро купишь двух лошадок, чтобы укатить в далекие дали.
— Да вы охамели, господа! — повышаю голос. — Вы крутите и вертите условиями сделки, как вы того пожелаете!
— Да, потому что конкретных условий не было оговорено, — Анрей ласково смеется. — И мы Альфы. И прислушайся. Лес против нашей воли?
— Да вашему Лесу начхать на происходящее! Ваш Жрец может вам наклепать новых Истинных, и ветерок не дунет!
— Так или иначе, Ягодка, условия сделки дополнены, — Эрвин расплывается в ехидной улыбке.
— Я вас кормлю и ухожу, — цежу я сквозь зубы.
— Это если ты нас удивишь пирожными, — Анрей ухмыляется. — Может, они на вкус отвратительные. В прошлые разы ты нас совсем не впечатлила.
— В этот раз все иначе, — медленно выдыхаю. — Они идеальны.
— Твоя самоуверенность, — Эрвин окидывает меня взглядом и вновь всматривается в глаза, — очаровательна.
— Тогда я тоже дополню условия сделки, — вскидываю подбородок. — Если мои пирожные сегодня ночью закроют сделку, то никто больше не будет вам готовить малиновые пирожные.
— Интересно, — Анрей тихо усмехается.
— И к чему это? — Эрвин недоуменно моргает.
— Для вас, Альфы, малиновые пирожные останутся лишь в памяти и будут под запретом. Вы будете тосковать по этой ягодно-молочной сладости, но ее никто больше не повторит.
— Ммм, — одобрительно тянет Эрвин, — звучит зловеще-соблазнительно. Тосковать по пирожным и упрямой Ягодке? Думаешь, ночами спать не будем?
— Ну? Принимаете условия? — мило улыбаюсь.
— Принимаем, — Анрей медленно кивает, и в окно бьет порыв ветра, что приносит шелест Леса.
— И Лес принимает, — Эрвин скалится в улыбке. — Очень уж ему нравится эта тема с пирожными.
— Может, потому что нам нравится? — Анрей клонит голову набок, разглядывая меня, как забавную зверушку.
На его лицо падает локон, и он становится еще более томным в белом полумраке.
— Мы проголодались, Ягодка, — шепчет он. — Очень уж хочется сейчас сладенького. И нам стоит насладиться десертом сполна, раз нам больше не светит малиновых пирожных.
Подхватываю юбки, и братья опускают взгляд на мои щиколотки. Слишком высоко подняла? Очень может быть, но ничего приспускать стыдливо не буду.
Вскидываю подбородок и дефилирую к близнецам, но я не создана для того, чтобы с достоинством выеживаться перед мужчинами.
Мои ноги путаются в юбках, я спотыкаюсь и лечу с открытым ртом в немом визге на белый ковер.
Но меня ловит Анрей, который быстрой и ловкой тенью подрывается подушек и в мгновение ока оказывается рядом со мной. Резко, но плавно в моем полете разворачивает к себе лицом.
Одна рука под моей спиной, вторая мягко сжимает вскинуту ладонь, а сам я выгнута в пояснице и запрокинута назад.
— Пусти, — шепчу я.
— Тогда ты упадешь, — скалится в белоснежной улыбке. — Разве я могу это допустить.
— Я и так низко пала…
— Сколько поэтичности, Ягодка, — хрипло отзывается он, — и трагичности.
— Да, так и есть…
Тянет к себе, крутанувшись в легком и небрежном па, и давит на поясницу, чтобы прижать к себе.
