Баладжаханым текла рекой... Вдруг она замолкла, ткнула пальцем в значок на моей груди и спросила:
- А что это ты нацепила? Портрет мужчины? Не стыдно тебе? Мало того, что ходите среди людей с открытыми лицами, так еще портреты мужиков на себе носите?! Кто это?
- Это их главный. Они заставили меня. Что я могла сделать?
Я глубоко вздохнула, изобразив страдание.
- Собаки, шакалы, свиньи!.. - Баладжаханым последовала в соседнюю комнату за Сергеем. Если бы он понимал хоть половину из бранных слов, которыми осыпала его хозяйка, наверное, умер бы от стыда. Но вскоре подошло время намаза, и Баладжаханым угомонилась.
Работы у нас было много: в доме нужно переписать все
- от ложек и кастрюль до ковров и подушек. Мы сильно устали и утомились. А Мария Николаевна работала с таким рвением! Ей казалось, что своей писаниной она дает дыхание революции. Гюльнар успокаивало присутствие Сергея, который начинал ей нравиться. А я просто изнемогала! Хотя мне и удалось скрыть правду, но страх меня не покидал. Вдруг Баладжаханым догадается? Представляю, сколько ушатов отборной брани выльется на мою голову. Мне не-терпелось, чтоб марксистское действо поскорее закончилось.
Вернувшись вечером домой, мы столкнулись с бранью еще трех женщин: бабушки, тети и фрейлейн Анны. Они с жаром набросились на нас, упрекая и стыдя. Но мы с уверенностью демонстрировали свою независимость, отвечали на все их нападки. И даже, воспользовавшись моментом, занялись коммунистической агитацией:
- Ну, что такое? Нас всего пятеро, а кастрюль целых двадцать четыре, две дюжины одеял, двести тридцать тарелок, и прочее. А у многих рабочих недостает самого необходимого. Зачем нам лишняя утварь? Нет, нет, нет. У вас совсем нет совести!
- Провалиться тебе в преисподнюю, ослиная башка! Бесстыжая! Отец в тюрьме томится, а она с этими вражина-ми развлекается!.. - вопила бабушка.
- Мы совсем не развлекаемся, а помогаем возрождению нового мира, - возразила Гюльнар.
- Слушай, ты, тупица, - встряла мать Гюльнар, - будь здесь твой отец, надавал бы тебе палок! Сразу забыла бы «возрождение нового мира» и страдания народов. Задушила бы тебя в колыбели, кабы знала, какой дрянью вырастешь!
- Не надо было рожать меня. Я что, тебя об этом просила? - огрызнулась Гюльнар. - Это вам с отцом было нужно.
Мы спорили и бранились больше часа. А после побежали к Григорию и плакались ему, жалуясь на родню. Он пытался объяснить нам, что жизнь состоит из противоречий. А в конце с усмешкой добавил:
- Трудно быть коммунистом.
... Да, послужили мы делу революции! Было описано имущество двадцати домов в округе, поразили мы свою родню! Наша семья еще простила, считая, что по неразумению, по молодости делали мы глупости. Но в стране, где четырнадцатилетние девочки становились женами и матерями, этого молодостью не оправдывали. Марксизм повлиял на наше становление. Гюльнар глубоко им не увлекалась. Ее больше интересовали носители идей марксизма - революционеры, поправляющие здоровье в «Доме отдыха». Особенно Григорий. А я верила в эти идеи искренне. Единственным препятствием для серьезной активности был арест моего отца. Тетя Рена и Лейла в Баку прилагали усилия для его освобождения, выстаивали очереди на прием к разным народным комиссарам, налаживали связи, уговаривали рабочих с наших бывших промыслов писать заявления в пользу отца. Но результатов пока не было. Отца все не освобождали, и он очень страдал. Он работал слесарем в тюремной мастерской. Эта маленькая хитрость могла помочь ему облегчить дело. Но оставаться в тюрьме все же было небезопасно. Правда, террор, распространившийся по России после разгрома белой армии, еще не докатился до Баку. Пока не происходило трагедий, и никого из наших родственников не расстреляли. Но, все равно, необходимо было в ближайшие месяцы вызволить отца из тюрьмы. Некоторых уже выпустили, и это вселяло в нас тревогу: почему же не освобождают отца? Его заключение затягивалось, а наше беспокойство росло. Из писем чувствовалось, что его восточный фанатизм помогает выносить тяготы тюремной жизни. Он писал, что на все воля Аллаха. Отец покорился судьбе, не жаловался. А я стеснялась своего происхождения и искала вину за это в других. Я не могла винить коммунистов за то, что отец арестован. Не могла ненавидеть околдовавших меня идей марксизма. А Григорий тем временем продолжал вдохновлять нас этими идеями. Мы ежедневно встречались на заветном куске скалы и подолгу беседовали. Ускользая из-под надзора домашних, каждый вечер, после шести, когда спадала жара, мы бежали к тому камню, на встречу с Григорием. Гюльнар с ним растягивались на поверхности валуна, рядышком, а я сидела чуть поодаль. Когда голос нашего идейного вдохновителя замолкал, я понимала, что он увлекся чарами Гюльнар. Я отворачивалась и молча ждала, когда они намилуются и продолжат беседу. Мы уже знали все о жизни Григория, о его печальных и радостных днях, которые стали близки и нам. Один из его друзей вскоре должен был приехать в Баку по заданию партии. Он обещал навестить Григория в деревне. Мы с таким нетерпением ждали его приезда! Григорий столько рассказывал нам об отваге, мужестве, уме, несгибаемости своего друга, что девичьи сердца уже заранее трепетали, предвкушая новое знакомство.
- Это самый целеустремленный человек, которого я когда-либо встречал. Он одновременно тверд, как сталь, и чуток, как поэт, и мудрец, и мечтатель, и интеллигентный, и работящий человек. Он может быть жестоким и ласковым. Очень многосложная личность!
Человек, о котором шла речь, был членом Революционного Совета, по этой линии он и направлялся в Баку. Мы так много слышали от Григория об Андрее Масарине (это и есть тот человек), что ждали его как своего хорошего старого знакомого. А я уже настраивала себя на очередную влюбленность. Прежде мне приходилось вздыхать по общим с сестрами мужчинам. Выбирать самостоятельно не удавалось. Грядущий приезд друга Григория будил мое воображение. Хотелось, чтоб мы с Андреем Масариным стали возлюбленными. Я ждала этого совершенно чужого человека, как невеста. Даже не представляла себе, что может быть иначе. Однажды мы с Гюльнар пришли на скалу раньше обычного. Гюльнар долго говорила мне о предстоящем отъезде Григория и очень этому печалилась. Ей хотелось завести с ним настоящий любовный роман. Гюльнар было мало его обычных ласк. Она вся пылала от страсти.
- До замужества я не могу стать его любовницей, - с бесстыдством объясняла она. - Нужно сохранить невинность до брака с Салимом. Хорошо, если Григорий задержится здесь. А уж после я отдалась бы ему! Он так мне нравится! Какие же
