class="p1">– Каждый угол – ничего необычного. Честно говоря, я не совсем понимаю, что именно мы ищем… – Дэйки был растерян, Мэзэхиро это понимал. Обычно самураи доподлинно знали, куда и зачем идут, кого и что им нужно найти, кто и в чём виноват. Но сейчас не было никакой зацепки, совсем ничего.
– Что угодно, Дэйки, что угодно, что может указать на их неверность империи.
Мэзэхиро направился к краю деревни. Он не чувствовал вины за то, что нарушает приказ императора. Главное, что его отряд верен ему, своему господину. А он… Он верен Шинджу.
Дар воспылает
Иоши сидел на пороге школы и размеренно затачивал свою катану. Каждые несколько недель он неизменно брал несколько мелкозернистых водных камней, несколько стеблей бамбука и принимался за дело. Любой самурай умел не только обращаться с оружием в бою, но и ухаживать за ним. Хотя обычно во дворце подобные занятия поручали мастеру, самостоятельно следя за клинками только в походах, Иоши любил делать это сам – садился здесь ещё до завтрака и монотонно точил меч, тщательно выверяя каждый угол.
Сегодня он пришёл сюда до рассвета, за пять коку до начала своей службы у Киоко-химэ. Ему нужно было успокоиться, а заточка – одно из немногих занятий, которые дарили ему умиротворение.
Фш-ш. Фш-ш. Камень легко ходил по лезвию, обтачивая режущую кромку. Иоши знал, что излишне усердствовать нельзя – слишком острое лезвие становилось хрупким, – но иногда остановиться вовремя было очень трудно. Вот как сейчас. Только благодаря этим повторяющимся движениям он оставался спокойным.
Он понадеялся, что между ними наконец рушится стена. Он открылся, впервые в жизни рискнул быть искренним и предстал перед ней совершенно уязвимым, хотя и старался держаться храбро. Он открылся, а она испугалась его прикосновения, словно он не жених ее, а проклятый дух из Ёми, что явился поглотить юную жизнь.
Он был уверен, что их отношения становятся теплее, что они смогут быть вместе, даже если Кусанаги не найдут, даже если их не поженят… сейчас он ненавидел себя за эту веру.
Фш-ш. Фш-ш.
Она испугалась его прикосновения.
Фш-ш. Фш-ш.
А после увлеченно общалась с матерью этого Хотэку. А потом и с ним самим.
Фш-ш. Фш-ш.
Может, лучше бы им и не жениться никогда. Может, лучше бы ему уже сейчас выбросить из головы принцессу. Как стоило сделать давно.
Фш-ш.
Но как выбросить мысли…
Фш-ш.
…в которых он уже её касался…
Фш-ш.
…в которых он уже гладил её нежную кожу, ощущая её шелковистость кончиками пальцев…
Фш-ш.
…прижимал её тело к своему, осторожно касался её губ своими губами, представлял, как они будут наслаждаться друг другом в их первую ночь после всех традиционных посещений и всех нелепых правил…
Это могло уже случиться.
Это уже должно было случиться.
Иоши заметил, что перестал точить лезвие, рука с камнем замерла над катаной. Он опустил всё на землю и откинулся назад, ища опору в деревянном столбе.
Не зря он так долго скрывал свои чувства и пытался от них избавиться. Стоило удвоить усилия, тем более что чувства оказались не взаимны. Он ей противен – сейчас он знал. То, как она отшатнулась… Он понимал, что надежды нет. И хотел верить, что вслед за надеждой умрёт всё остальное. И ему станет всё равно.
Он потёр скулу, нащупывая старый шрам.
Любовь – это боль. Ещё одно напоминание о невыученном уроке. Только бы в этот раз усвоить. Только бы стало по-настоящему всё равно.
* * *
Проснувшись, Киоко первым делом почувствовала боль. Тело ныло так, словно её избивали по меньшей мере несколько суток без перерыва. Она не могла шевельнуть даже пальцем, и всё, на что её хватило при попытке подняться, – это жалобный стон, больше похожий на тихий писк.
– О, ты проснулась? – Норико запрыгнула на кровать и осторожно тронула Киоко лапой через одеяло.
– Ох…
– Да ты еле живая.
– Да… – разговаривать тоже было больно. И смотреть. И дышать. Хотелось уснуть и забыться до следующего месяца. Или года.
– Киоко-химэ, я принесла вам чай, – откуда-то со стороны двери раздался голос Каи.
Киоко опять застонала. Чтобы пить чай, нужно привстать, сесть, держать пиалу руками и глотать. Слишком много действий, она на такое сейчас не способна.
– Смотрите-ка, даже Норико волнуется. Не бойся, Норико, твоя хозяйка скоро поправится. Вот выпьет этот чай от Хотэку-сана – и ей сразу станет легче.
– От Хотэку? – Киоко всё-таки нашла в себе силы приподняться. Не без очередного стона, конечно, но она сумела опереться на подушки и протянуть руки к чашке.
Кая осторожно подала ей чай и осталась наблюдать.
– Он сказал, что этот чай поможет уменьшить боль. Но пить его нужно много.
Киоко принюхалась к напитку: в нос ударил запах трав и юдзу. Рот тут же наполнился слюной.
Она сделала глоток. Горячая жидкость разлилась внутри, согревая тело. Вместе с теплом пришло облегчение. Не сразу, не полностью, но ей стало легче. Как только Киоко допила первую чашку – Кая тут же подала вторую. За ней – третью. Осушив её, Киоко вдруг поняла, что тело хотя и ноет, но чувствует она себя терпимо и уже может двигаться.
– Хотэку-сан просил передать, что нужно растянуть мышцы после пробуждения. И можно принять горячую ванну. Хотя сегодня у нас неблагоприятный день для этого по календарю… Но, думаю, можно разок пренебречь этим.
Неблагоприятный день, ну конечно. Пять дней из семи в этой стране неблагоприятны для мытья, поэтому все придворные дамы, верящие в эту чепуху, благоухают на весь дворец, наивно полагая, что благовония скрывают запах немытого тела.
– Кая, нас породил бог моря, у нас не может быть неблагоприятных дней для того, чтобы искупаться. Когда это я отказывалась от удовольствия полежать в горячей ванне?
– И то правда, – Кая спешно собрала чашки. – Это недолго, я приду, когда всё будет готово.
Она удалилась.
– Я смотрю, ты позанималась на славу, – Норико спрыгнула с постели и разлеглась на полу.
Киоко последовала её примеру.
– Растяжка не так делается.
– Но я же вытянулась? Вытянулась, – для большей убедительности Киоко вытянула руки над головой вдоль пола.
Норико подскочила и прыгнула ей на живот – Киоко тут же села, согнувшись пополам.
– Жестоко, – прохрипела она.
– Растягивайся, иначе боль только усилится, если не двигаться.
– Ты откуда знаешь?
– Подслушала разговор Хотэку и Каи, – невозмутимо ответила Норико. – Тебе правда нужно размяться, так будет легче. Хотя бы чуть-чуть.
Киоко снова отчаянно застонала, поднялась и потихоньку начала разминать шею – самое безболезненное.
– Может, попробуешь пока перевоплотиться?
– Может, ты перестанешь говорить мне это в каждую свободную минуту? Сейчас она даже не свободная.
Норико насупилась и отошла к окну.
– Зря ты так. Чем быстрее научишься – тем лучше для тебя же.
– Почему?
– Ну… Это же твой дар. И тебе лучше бы уметь им пользоваться.
– Знать бы ещё, зачем он мне выпал, этот дар… – Киоко размяла шею и перешла к плечам. Каждое движение и каждое прикосновение отзывалось в мышцах ноющей болью.
– А ты не думала, что все эти намёки на войну на чем-то основаны? – Норико повернулась к Киоко и посмотрела вдруг очень серьёзно. На её морде не осталось ни следа от обычного ехидства.
Киоко невольно задумалась.
– Мы почти десять веков храним мир… Откуда взяться войне? Я не понимаю…
– Тогда скажи, зачем империи самураи, если она ни с кем не собирается воевать?
– Это как раз понятно: личная императорская охрана, дворцовая и привратная стража. И это только в пределах дворца.
– Войны начинаются там, где любят сражения, – тихо произнесла Норико. – Когда-то я прочитала это в одном из ваших свитков. В Шинджу любят сражения. У вас в каждом большом городе самураи. Много самураев. Военачальники занимают места советников при даймё. Сёгун – советник императора. О какой мирной жизни может идти речь при таких порядках?
Киоко
