принимали, как своих.
Так у нее появился собственный мир. В том мире, где обитал ее муж, она не смогла найти себе места.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Не представляю, каким образом влюбленный человек успевает заниматься чем-то еще, кроме любви, ибо она захватывает его целиком и полностью. И тем не менее я ела, спала, а когда не спала, сознавала все происходящее вокруг меня; ездила в редакцию, работала, причем работала, кажется, неплохо — никто не жаловался. Иногда (хотя это случалось и редко) я чувствовала себя раздвоенной; одна часть моего «я» как бы смотрела на другую и говорила: «Ты счастлива, но это — безумие». А та, другая часть молчала: с нее было достаточно и того, что она счастлива, и в своей радости она забывала обо всем остальном.
Пока деревенские жители устраивались на новом месте, мы виделись с Ричардом раз в неделю. Наконец, они окончательно обжились, и нам уже незачем было туда ездить; но наши еженедельные свидания все равно продолжались. Потом мы стали видеться дважды в педелю, а иногда и чаще, но даже и этого нам было мало, и в конце концов мы стали встречаться где только можно и когда можно. Перерыв в нашем знакомстве, длившийся несколько лет, теперь уже не казался мне таким долгим: иногда, бродя с Ричардом по базару, я чувствовала себя так, словно я в своем родном городе, откуда Ричард никогда. не уезжал. Думаю, что он чувствовал то же самое. Однажды он, крепко сжав мне руку, сказал:
— Мне кажется, мы давно уже вот так вместе. А тебе?
— И мне тоже.
Но разница все же была: в те дни мы были свободны, и часы, которые мы проводили вдвоем, не казались нам такими короткими и быстротечными; теперь же время не принадлежало нам, мы могли встречаться только вечерами. И хотя мы крали время у ночи, нам казалось, что мы почти совсем не видимся.
Но это было не так — мы очень часто ухитрялись бывать вдвоем. Чуть ли не каждый день вместе обедали и ужинали. Ужинали не в клубе, где нас знали и где Ричард пользовался популярностью, поэтому я не могла бы властвовать над ним безраздельно, и не в единственном в городе отеле, где один бар предназначался для высокопоставленных чиновников и другой — для простых смертных и где посетители глазели на вас, в какой бы из этих баров вы ни зашли, а в ресторанах и закусочных, которые мы отыскивали на узеньких улочках, где не могли проехать автомобили и где, следовательно, нам никогда не попадались знакомые.
Шатаясь по этим улочкам и переулкам, я вспоминала детство. Сколько счастливых часов проводили мы тогда вдали от посторонних глаз! В те времена для нас не существовало еще твердых правил поведения, перед нами не висели запрещающие знаки: «это не принято», в бесхитростном уме ребенка слова «жилые кварталы» и «нежилые кварталы» звучали одинаково — и в те и в другие мы спокойно вторгались, если находили это интересным.
А Ричард? Обычаи, которым подчинялись его соотечественники, были не менее строги, чем те, которым подчинялись мои. Он был представителем расы, завоевавшей империю, к которой в самой метрополии относились безразлично, а за пределами этой метрополии не проявляли никакого интереса и даже охотно признавались в невежестве, как бы подчеркивая свое превосходство. Словно в знании чужого языка, культуры, искусства и литературы. было для них что-то постыдное. Они даже презирали тех, кто нет-нет да и выскажет мнение о том, что в конце концов это не так уж плохо — понимать другой народ.
Однако мой родной город не отличался такой пестротой, как этот: здесь мы натыкались на целые кварталы, заселенные китайцами, арабами, армянами или турками, причем каждый квартал имел свой особый аромат, свой запах, свои национальные кушанья, которые казались мне столь же необычными, как и Ричарду.
Однажды, сидя в китайском ресторане, где мне все очень нравилось: кушанья, зеленый чай и хрупкие чайники с малюсенькими крышечками, в которых его подавали, — я сказала Ричарду:
— Если бы не ты. я никогда бы сюда не попала. И даже не знала бы, как много потеряла.
Он спокойно посмотрел на меня и спросил:
— Почему? Ничто тебе не мешало…
— Ты не понимаешь, — начала было я, собираясь углубиться в объяснение условностей. Но мне вдруг пришло в голову, что эти условности потеряли значение. Я почувствовала, что не смогу объяснить, как эти бумажные цепи могли помешать мне. И тогда я сказала: — Одной было бы не так весело.
Он засмеялся и ответил, что согласен со мной.
Мы просидели так долго, что наш зеленый чай дал осадок и стал похож на обычный чай, который мы пьем каждый день. Появился хозяин, заправил керосином лампы, стоявшие в нишах стен, зажег их, поставил нам на столик свечи, глиняное блюдо с тлеющими угольками, от которых исходил тяжелый сладковатый запах, и подал Ричарду трубку.
— Опиум из Бенареса, — сказал он, искусно замешивая курево и набивая им трубку. — Высший сорт.
Я не могла решить, говорит ли он правду или просто хочет мне угодить, но запах был действительно очень приятен.
Когда мы собрались наконец уходить, хозяин проводил нас до двери, раздвинул расшитую бисером портьеру и, улыбаясь во весь рот, сказал, что надеется увидеть нас опять. Но мы больше не были у него, потому что так и не нашли тот переулок.
Однажды мы пошли в брахманский ресторанчик. Ричард снял ботинки и сел на полу, как делают все посетители, точно привык к этому с детства. Повар был настолько польщен, его похвалами, что подходил к нам каждые несколько минут, подавая все новые и новые деликатесы… Чувство гордости переполнило мою душу, и я подумала: таких, как Ричард, не найти, нет на свете человека, который сравнился бы с моим возлюбленным.
Если у нас было время, — а его требовалось много, ибо спектакли в Индии обычно длятся до полуночи, — мы шли в театр. Купив билеты на самые лучшие места, мы садились в плетеные кресла, поставленные прямо перед сценой, чуть ли не вместе с музыкантами, а актеры, из уважения к Ричарду, вставляли в диалог английские слова… Но тот, в сущности, не нуждался в такой помощи: многие сказания из «Махабхараты» ему были знакомы, и он сам мог следить за действием пьесы.
— Таких англичан, как ты, я еще не встречала, — восхищенно сказала я ему однажды.
— Ты же никого из англичан больше не знаешь, — возразил он. Это
