Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
же, как и они, лишится плотского бытия, переродившись в текстах, и сигануть в вечность. Она хотела быть как Кундера, Вишневский и Бунин, складывать слова в точный, изящный узор и дурманить, чаровать, пьянить… Смело и искусно, как они, расшивать звенящими нитями невыносимо прекрасных историй мягкие, податливые складки окружавшей ее невзрачной реальности. Маргарита Степановна мечтала написать великий роман. Обязательно о любви, родившейся, как сон, под мягкими облаками, парящими над благословленной золотым солнцем землей. Всюду запах горячей травы и люди живут в полную силу, настоящими чувствами и событиями — великой любовью, что завещана была предками в стихах и в прозе.
— Что за бред! — воскликнул отец, когда Маргарита Степановна робко сообщила, что хочет идти в литературный. — Это сейчас никому не нужно. Времена не те, чтобы сказки сочинять. Твой брат учится на экономическом, пойдет в бизнес. Лучше думай о госслужбе. Мы семья и должны помогать друг другу.
Остаток ужина прошел в молчании. Перед сном мама нежно и крепко, как в детстве, обняла Маргариту Степановну и ушла, тихо притворив за собой дверь. Всю ночь Маргарита Степановна думала о своем будущем и о том, как отец злой возвращается с работы и поглощая сытный ужин ругает руководство, перед которым ему приходится пресмыкаться. Было тошно.
"Ребята, срочные новости!" — писала местная блогер в районной группе, — "Главой управы назначили инфанту Маргариту Степановну и от нее мы ждем только террибль!"
Эхом понеслась по страничкам местных активистов омерзительная вакханалия. Обсудили и ее родословную, и ее послужной список, и внешность, и даже пару раз назвали шлюхой. Но главным предметом обсуждений был, конечно, ее отец.
Сидя в своем новом, еще непривычном кабинете и читая глупые, гнусные комментарии, Маргарита Степановна с усугубившейся неприязнью почуяла вечное, тягостное влияние своей фамилии. Чем больших успехов она добивалась, тем чаще приписывали их протекции со стороны отца.
Быть главой управы ей, в целом, нравилось — сродни укрощению энтропии, упорядочиванию первобытного хаоса Вселенной, но жители! уровень их культуры! их недалекость и скандальность! Как угнетала и утомляла Маргариту Степановну невозможность послать к чертовой матери особенно одиозных персон. С каждым приходилось разбираться.
— Мы не можем лишь частично заменить плитку, — Маргарита Степановна терпеливо втолковывала депутату Инне Смирновой на очередной встрече с населением. Смирнова регулярно посещала эти ежемесячные встречи и всегда находила повод напасть, набивая себе значимость и дешевый авторитет среди жителей. — Это как стирка блузки, — продолжила Маргарита Степановна, — бессмысленно стирать только рукав.
Смирнова ошпарила ее полным презрения взглядом и ледяным тоном спросила:
— У вас в смете столько плитки заложено, что весь сквер можно в три слоя замостить.
Зал загудел, а Маргарита Степановна посмотрела на своего зама по ЖКХ Валерия Николаевича. Он с непроницаемом видом сидел в первом ряду.
— Должно быть, возникла какая-то техническая ошибка. Мы возьмем на контроль.
Она кивнула, давая тем самым поручение Валерию Николаевичу, который раздражающе спокойно склонил голову в ответ.
— У вас все время какая-то техническая ошибка! — съязвила Смирнова, присаживаясь.
По залу покатились ехидные смешки.
Маргарита Степановна обвела строгим взглядом собравшихся жителей. Многие лица были ей знакомы: ярко запомнились с недавнего праздника, устроенного управой. Ее поразило тогда, что люди не интересовались ни культурной программой, ни субботником. Они толкались у столов, где была организована раздача гречневой каши, чая и печенья. Выражение их лиц было единообразно жадным, жалким и тупым. Постоянно являлось оно, когда жители вдруг видели, чуяли или предвкушали халяву. Маргарита Степановна видела его у скудно и безвкусно одетых баб и старух, у никчемных, пропитых мужиков, окружавших ее во дворах, по которым она с коллегами ходила, информируя население о программе реновации. Возбужденные жители визжали, стараясь заглушить друг друга и требуя новых больших квартир.
С ужасом и отвращением Маргарита Степановна увидела то же черты и горящие глаза на сморщенном лице ветерана. Вместе со своей заместительницей по работе с населением они шли по адресам поздравлять почетных старожилов района с Новым годом. Было неприятно и брезгливо вдыхать кислый, засаленный старостью воздух квартиры. Густой запах, как растопленный жир впитывался в сохранивший еще свежесть морозного утра, блестящий мех ее шубки, забивал легкие и желудок. Медленно потянулись трясущиеся пальцы со вздувшимися суставами к букету цветов и пакету с подарком. Слюнявые, бесцветные губы растянула заискивающая улыбка. Маргарита Степановна кричала глухому старику слова поздравления. Напоследок сфотографировались.
"Не постеснявшись своего богатства, шуб и золотых перстней, глава управы снизошла до ветерана, подарив на Новый год ему батон!" — брызгала на следующий день ядом местная блогер в районной группе. Ссылку на пост прислала ей переполошившаяся заместительница по работе с населением.
"Нищета переборчива и требует почтения," — ответила коллеге Маргарита Степановна.
Все равно стало неприятно. И вовсе не батон это был, а вкусная выпечка с мясной начинкой из недавно открывшейся неподалеку булочной, но в комментариях уже бесновались, естественно, через раз поминая отца.
— Занят. Перезвоню. — отрывисто ответил по телефону отец и бросил трубку.
Маргарита Степановна вздохнула и набрала маме. Она всегда умела найти нужные слова в трудную минуту.
— Ну я же неплохая глава управы, и отец тут не при чем, — грустила Маргарита Степановна.
Все титанические усилия виделись ей тщетными. Жители решительно отказывались ценить все хорошее, что для них делалось. Они отвечали только новыми жалобами и претензиями.
— Ах, солнышко! — ласково ответила мама. — У мира не было бы Пикассо, если бы не его папа — учитель рисования…
Декабрьское небо над городом редко бывало чистым. Оно походило на серое матовое стекло, по всей плотной толще которого растекался, как масло, тусклый солнечный свет. Бледный день, тяжелея, опускался в мутные сумерки. Многократно рассеянный между небом и землей невидимый закат розовыми красками ложился на сугробы поверх морозно-синих теней, чтобы растаять к ночи под желтым светом фонарей. Сплошная тьма так и не наступала — глушилась со всех сторон огнями. Ярко и празднично горели вывески и витрины, гирлянды на окнах. Потусторонним мерцанием флюоресцировали фитолампы на подоконниках, окрашивая снег и ветви деревьев в ядовитые цвета. Загадочно и уединенно светили фонари над подъездами и приглушенно из-за занавесок — окна. Мимо по дорогам ползали вереницы машин, заворачивая во дворы и разгоняя сгустившийся сумрак красными и белыми огнями фар. Все сливалось в единое сияние и тяжелое, серое небо не давало ему рассеяться в космическую высь, а белый снег — впитаться в землю. Призрачный, болезненно-желтоватый этот свет лился в окна, протискивался сквозь шторы, оседал на прикрытые веки и проникал в разъедаемый бессонницей мозг. Воспаленный сумбурным днем, волнами переживаний
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
