сдалась старуха. Четким и громким голосом она стала произносить слова заговора, а Прасковья повторяла их про себя, чтобы не сбиться и не нарушить последовательности. – И запомни, ритуал можно провести только один раз в месяц – в ночь полнолуния.
Сжав ладонь женщины, Ефросинья закатила глаза и умерла, а Прасковья стала новой ведьмой. С замиранием сердца ждала она заветной ночи, когда сможет воскресить мужа. Наконец в полнолуние женщина пришла на деревенский погост. Впервые она находилась на кладбище ночью, но не пугали ее ни скрип деревьев, ни завывание ветра, ни громкое уханье филина над головой. С легкостью Прасковья нашла нужное захоронение. Прочитав заклинание, она приложила ухо к могиле и стала слушать.
Зашевелился мертвец в гробу, затрещали закоченевшие кости, первый удар сердца запустил кровь по венам, и боль сотнями игл пронзила ожившее тело. Грудь мужчины поднялась в глубоком вдохе, и спертый, затхлый воздух наполнил его легкие. В распахнутые глаза ударила тьма, густая и липкая, наполненная ледяным холодом и безмолвием. Он попытался поднять руки, но они уперлись в деревянные доски, просевшие под тяжестью сырой земли. Мужчина зацарапал по дереву, сдирая с пальцев ногти и загоняя под кожу занозы. Дикий крик, порожденный страхом, отразился от крышки гроба и растворился в черноте. Воздух заканчивался, и мужчина захрипел.
А наверху, склонившись к могиле, улыбалась ведьма. Она слушала предсмертные стоны умирающего мужа, и душа ее торжествовала над свершившейся местью. Вот теперь она сможет спать спокойно.
– Будь ты проклят, – прошипела Прасковья. – Это тебе за нашу дочь. Помнишь, как она своим плачем мешала вам с дружками пить и играть в карты и ты закрыл ее в сундуке? В пьяном угаре вы забыли про нее, и моя девочка там задохнулась. Отныне я каждый месяц буду тебя воскрешать, чтобы затем ты снова и снова умирал в муках. Сегодняшняя ночь – только начало.
Игорь Семенов
Старушка
Вечером я возвращался с работы в переполненном автобусе. Кто-то, извинившись, сильно надавил мне на спину и протиснулся дальше. С недовольством полуобернувшись назад, я увидел ее. Приятной внешности, умное лицо, рыжие крашеные волосы, на губах яркая дешевая помада; опрятное синее старенькое пальто и черная вязаная шапочка. Старушка с трудом пробралась к парню, который пьяно развалился на сиденье.
– Мать, бесполезно, – произнес кто-то недовольным голосом, – ты же видишь: он подшофе, не уступит, стоило ли всех расталкивать?!
– Да, мать, никак не подняться, – заметив ее, промямлил и парень.
– Ничего, сынок, сиди. – Старушка погладила его по плечу. – Я постою. Мы, старые, уже привыкли ко всему, мы с моральным твердым стержнем внутри. Вот пришла я как-то на почту получать деньги, пересчитала их, положила документы в сумочку, закрыла ее. Иду домой, вдруг слышу, что догоняет меня кто-то.
Внезапно автобус резко затормозил. Старушка, судорожно вцепившись в поручень, на миг замолчала, но тут же продолжила:
– Обернулась: мужчина уже в годах. А на улице – ни души, страшно стало, и я быстрее пошла. «Постойте! – кричит он мне. – Подождите!» А я – еще быстрее. «Постойте! Да стой же ты, ворона!» – уже зло окликает мужчина и догоняет меня. Решила остановиться, подумала, что все равно ведь не убежать. Встала, обернулась к нему и сжалась вся в комочек, страшно. Моего возраста, высокий, сухой, выправка… еще та, наверно, военный в отставке, тяжело дышит, запыхался. «Вы на почте были?» – спрашивает он. У меня так и обмерло все внутри, следил, знает, что я деньги получила и сейчас отберет их. «Так я и сказала, где была!» – грубо ответила, а у самой сердце сжалось от страха. «Пенсию получали?» – опять спрашивает. «Какая разница?!» – выкрикнула я. А на улице все так же никого. «А такая, что вы – ворона! Денег-то у вас нет!» Так и сказал: «Ворона, денег у вас нет».
Старушка громко, неприятно захихикала.
– Как сказал, что денег у меня нет. – Она обтерла лицо платочком. – Я мигом сумку раскрыла. В душе защемило: пусто, ни рубля! Хотела расплакаться, а мужчина деньги протягивает. «Пересчитайте», – говорит. А мне ведь неудобно пересчитывать, растерялась, не знаю, что и сказать. Смотрю на него, слезы благодарности на глаза наворачиваются и – поцеловала его в щеку. «Спасибо большое», – благодарю я, а слезы так и текут. «Вы на почте возле окошечка деньги оставили, я всю дорогу за вами бежал, – говорит мне, – а вы, наверное, меня испачкали. Моя старуха ругаться будет». Посмотрела: на щеке и вправду след помады. Стерла платочком. Вот, только пожилые так поступают, ведь молодые вряд ли стали догонять, а деньги бы оставили себе. Пожилые – честные, такое время раньше было, да и моральные принципы у людей моего возраста другие…
Старушку мало кто слушал, но это, очевидно, ее нисколько не смущало. Она повторялась, как-то дребезжаще противно хихикала и изредка поглаживала пьяного парня по плечу. Постепенно меня оттеснили от нее.
Старушка с парнем вышли на моей остановке. Парень оперся на руку женщины, их сильно пошатывало. Не зная, что они совершенно чужие друг другу люди, я подумал бы, что это мать ведет домой своего загулявшего сына.
Я немного задержался на остановке, прикуривая сигарету на ветру, но затем начал их нагонять. И внезапно увидел. У меня замерло сердце, перехватило дыхание, растерявшись, я застыл истуканом на месте. Все произошло мгновенно. Рука старушки едва уловимым движением залезла в карман парня, вынула оттуда бумажник и положила его в карман своего пальтишка. Я хотел крикнуть, но непослушный язык сжался, закостенел. Тем временем старушка с парнем вошли в арку дома. Опомнившись, я бросился за ними. Но опоздал. На лавочке у одного из подъездов в одиночестве сидел этот парень и натужно блевал.
Даниил Евгеньев
Клюв из нержавеющей стали
Сбив плевком с подсолнуха недовольно зажужжавшего шмеля, я шагнул с крыльца на поросшую мягкой люцерной лужайку. Поднял голову и зажмурился, подставив подбородок, заросший недельной щетиной, ласковому летнему солнышку.
Чирикали воробьи, хватая на лету зазевавшихся комаров, стрекотали кузнечики в поиске любви, и сладкой музыкой для моего израненного сердца негромко кудахтали мои хохлатки. С год назад, решив окончательно отойти от дел, я прикупил небольшую ферму недалеко от Города. Всю жизнь мечтал о такой идиллии. Коровки мычат на лугу, роняя теплые лепешки, розовощекие селяночки плетут веночки из колокольчиков и водят хороводы, по ночам прыгая через костер, а тонкий пастушок в картузе наигрывает им на свирели «Утро» из «Пер Гюнта».
Кр-р-расота, пасторальщина. Не то что вся моя жизнь до этого. Полтора десятка лет крови, километры вывалившихся кишок, трупы, пороховая гарь, вонь застарелых портянок и страха.
Вы угадали, я солдат. Точнее, офицер. Еще точнее – теперь уже бывший. Бывший командир Особого
