его учителя. Но я умею быть убедительным, когда мне это надо, и царевич в итоге принял мои доводы, хотя даже сейчас, когда всё, что зависело от нас с ним, уже сказано и сделано, пытался как-то их оспорить.
Что мы сделали? Для начала договорились, что Леонид скажет старшему Погорелову, когда тот придёт жаловаться на такого нехорошего меня. Потом я создал повод для той самой жалобы, и вот теперь царевич подтвердил, что Погорелов к нему приходил и услышал всё, что должен был услышать.
Со старшим Погореловым я поговорил и правда довольно жёстко, так что хотя бы в этом его жалоба царевичу смотрелась вполне оправданной. Я объяснил Матвею Николаевичу, что в свете причастности его родни к розыску по отравлению его семейные дела никак не могут быть признаны его частным делом, и что если он не даст разъяснений мне, то ему вместе с женой и детьми придётся отвечать на вопросы старшего губного пристава Шаболдина, причём отвечать под запись и в присутствии чина губной стражи, каковой оную запись вести будет. Попытку старшего Погорелова дать слово в том, что его семейные неурядицы никакого отношения к убийству Гурова не имеют, я циничнейшим образом отверг, заявив, что решать, имеется таковое отношение или нет, будем либо я, либо всё тот же Шаболдин, и что тот из нас, кому Матвей Николаевич отдаст право решения, примет его, лишь ознакомившись с сутью тех самых неурядиц. Заодно напомнил я отставному полковнику и то, что установление невиновности его сына, к коему и сам я приложил руку, никак не избавляет Николая Матвеевича от обязанностей давать свидетельские показания, как не избавляет от той же обязанности Анну Модестовну и Елизавету Матвеевну.
Да, такой вот я нехороший. Но если бы только я! Побежав к своему ученику жаловаться на моё недопустимое поведение, Матвей Николаевич услышал и от царевича примерно то же самое, только изложенное предельно мягко и уважительно. В общем, поиграли мы с другом моим Леонидом в доброго и злого следователей, и теперь я ждал, когда наша игра сработает. Леонид, кстати, долго смеялся, когда я поделился с ним названием и сутью этой самой игры. Нет, в такое умеют играть и здесь, но в моём бывшем мире у игры есть неизвестное пока что тут название, до крайности точное и циничное.
Старший губной пристав Шаболдин тем временем терзал Гуровых, вцепившись в них, как бульдог. Трясти Ольгу Кирилловну на предмет написания ею подложного письма, которым был вызван в Москву Василий Гуров, пристав пока не стал, оставив это про запас, но ему виднее. Я-то полагал, что он, как и я, пока просто не понимает, зачем это было делать именно ей, вот и не торопится, но Борис Григорьевич объяснил, что в ход это пойдёт, когда он найдёт хоть что-то, что можно будет посчитать уликой против Фёдора и Ольги Гуровых, этакий резерв, который бросают в бой в критический момент оного. На мой вопрос, а почему бы не устроить супругам несколько длительных допросов подряд и не заставить таким образом их признаться, Шаболдин с грустной усмешкой поведал, что Московская городская управа и Московское Дворянское собрание уже высказывали его начальству свою озабоченность в связи с убийством столь заметного государева человека, пусть и отставного, так что с таким признанием он в суд дело передать не отважится. Вот если они на первом же допросе признаются… Ну да, такого от них не дождёшься, даже если отравители и правда они.
Зато не подвело моё предвидение — Шаболдин установил, что Василий Гуров вёл переписку с неким Ефремом Сальниковым, бывшим когда-то его дядькой, [1] а ныне исполнявшем те же обязанности при сыновьях Фёдора Захаровича. Сальникова Шаболдин, понятно, тоже допросил, заодно изъял и письма, у него хранившиеся. Сам я тех писем пока не видел, но Борис Григорьевич говорил, что ничего, указывающего на причастность Василия Гурова и того же Сальникова к отравлению, там не нашёл, хотя и отметил, что младший сын Захара Модестовича имел-таки представление о жизни в отцовском доме в своё отсутствие. Опять же, речь пока шла только о письмах Гурова к Сальникову, письма из дома хранились у Гурова в Киеве. Поручик пошёл приставу навстречу и передал ему записку для своего денщика с указанием выдать свои бумаги губному чину из Москвы, человека в Киев Шаболдин уже отправил, но доставят те письма приставу не сегодня и не завтра. Не будем забывать и то, что никакой уверенности в сохранении Гуровым-младшим и Сальниковым всей их переписки у нас нет и быть не может. Определённо, надо мне эти письма и самому прочитать, если Сальников рассказывал бывшему своему подопечному о событиях в доме, там, пожалуй, может найтись и что-то интересное, хотя, разумеется, никаких особо важных открытий я от этого чтения не ожидал. Нехорошо, скажете, читать чужие письма? Так я уже говорил вроде, в каком направлении идут приличия при розыске по убийству…
Николай и Елизавета Погореловы явились ко мне прямо с утра на следующий день после визита царевича Леонида. Варвара как раз только-только отбыла к своим родителям, которых уже пару седмиц не видела, я собирался туда завтра, так что получилось очень уж удачно. Велев проводить долгожданных посетителей в гостиную, я позволил себе чуть более пяти минут продержать их в ожидании и по истечении названного срока вышел к ним.
— Отец велел Елизавете рассказать вам, — младший Погорелов держался слишком уж важно для своего всё ещё неопределённого положения. Ему бы радоваться, что губные позволили покинуть на время дом, а он тут строит из себя надзирателя за сестрой. Ну, это недолго и поправить…
— Отрадно слышать, — отвесил я девице лёгкий поклон. Именно ей, как бы полуотвернувшись от её брата. — Присутствие Николая Матвеевича при нашей беседе вас, Елизавета Матвеевна, тяготить не будет?
Означенный брат чуть не разинул рот от этакого афронта. Ну да, здесь ему не тут, как говорили в моей прошлой жизни.
— Н-нет, — говорить при брате ей явно не особо и хотелось, но и нарушить инструкции, коими её наверняка снабдили дома перед походом ко мне, она не решалась.
— Что же, присаживайтесь, — я пододвинул барышне кресло на колёсиках. — И вы тоже, — её брату я просто указал на другое. — Итак, — я уселся сам, чтобы видеть обоих, — я вас слушаю.
— Я несколько раз вынуждена была отказываться от приглашений подруг сходить вместе в кофейню, —
