тысяч миль, как их можно сделать одинаковыми? [Там же].
В этом фрагменте Чжу дает понять, что китайский язык и китайская письменность не являются гомогенными в пространстве-времени. Наряду с большими региональными различиями в произношении между разными частями Китая, форма и значение китайских иероглифов могли значительно изменяться в ходе истории. Это было особенно справедливо до стандартизации иероглифов при династии Цинь (221–206 годы до н. э.). Но Чжу идет еще дальше, когда указывает на трения и предрассудки, существовавшие между китайскими регионами. К примеру, уже с V века определения, содержавшие слово «веревка», использовались в уничижительном и бранном смысле по отношению к жителям отдельных районов Северного Китая как намек на косички, которые там были распространенным видом мужской прически[234]. Еще старше были понятия вроде «островных варваров», которое использовалось с первого тысячелетия до нашей эры как бранный эпитет в адрес людей, проживавших к югу от китайской границы, а впоследствии для жителей Южного Китая[235].
Согласно некоторым интерпретациям в эпоху Мин предметом особенно жестких, иногда враждебных противоречий в ученых кругах стала региональная принадлежность. Есть свидетельства того, что идея «цивилизационного разрыва» фигурировала в трениях между учеными-чиновниками в дельте Янцзы и их оппонентами из Северного Китая. Одной из причин мог быть обычай китайской государственной системы указывать региональное происхождение своих чиновников и давать им соответствующие назначения. К примеру, в целях противодействия коррупции чиновники из южных областей не могли занимать должности в гражданских и налоговых министерствах, поскольку Юго-Восточный Китай представлял собой самый богатый источник налогов для государства [Zhao Yuan 1999, chap. 2]. Все это способствовало расколу между представителями разных регионов, о котором упоминает Чжу Цзунъюань.
С помощью примеров и риторических вопросов Чжу Цзунъюань надеялся создать у своих читателей впечатление, что концепция единой и неизменной китайской культуры несостоятельна. Отсюда следовал косвенный вывод, что из-за большого культурного разнообразия страны невозможно провести однозначное различие между китайцами и некитайцами.
Размышления о «среднем»
В своих попытках сделать определение Китая менее однозначным и более всеобъемлющим Чжу Цзунъюань не ограничивается этими примерами и вдается в рассуждения, где старается раскрыть тему более научным и аналитически изощренным образом. Рассмотрим обширные фрагменты из его «Ответов на вопросы гостя», где речь идет о концепциях «среднего» и «внешнего», имевших большое значение в классическом конфуцианстве. Вероятно, Чжу полагал, что если он сможет в полной мере продемонстрировать свои научные способности, то ученые критики прислушаются к его доводам. Так или иначе, хотя бо́льшая часть его сочинений написана доступным стилем, не требующим исключительной эрудированности, здесь он переходит на более возвышенный слог. В этих фрагментах содержится так много аллюзий и непрямых цитат, что лишь читатель, глубоко укорененный в конфуцианской текстологической традиции, мог понять и оценить их. Многолетнее конфуцианское образование, особенно в разделах канона, необходимых для системы государственных экзаменов при поздней Мин, было нужно для того, чтобы уловить хотя бы основные аргументы автора. Глубинный смысл этих параграфов был столь же недоступным для большинства китайцев XVII века, как и для большинства современных читателей независимо от их происхождения. Здесь размышления Чжу о контактах между двумя цивилизациями переходят на самый локальный уровень не только в пространственном, но и в социальном смысле, поскольку количество читателей, способных следовать его линии рассуждений, было крайне ограниченным. Примером такого высоконаучного параграфа является нижеследующий раздел из «Ответов» Чжу. Хозяин отвечает на возражение гостя, что в конфуцианских анналах «Весны и осени» (Чуньцю) нет ничего более важного, чем различие между китайцами и всеми остальными:
Когда Конфуций составлял анналы «Весны и осени», [он проводил различие между] варварами и Срединными Княжествами, но возвышал некоторых из них до [статуса] Срединных Царств. Поэтому он написал: «Цзы[236] Чу послал Цзяо с дипломатическим предписанием». Он возвысил [властителя Чу] и записал его аристократический титул. [Конфуций отличал] Срединные Княжества от варваров, но [понижал некоторые] из них до этого уровня. Поэтому он написал: «Бо Чжэн напал на Сюй». [Конфуций] намеренно воспользовался этим титулом. Он пользовался титулами в особых случаях, чтобы подчеркивать [нравственные суждения]. Он считал людей достойными в силу их благочестивого отношения к родителям и старшим, преданности, честности, милосердия, человеколюбия и скромного поведения – но не из-за их географической близости. Он считал людей недостойными в силу их алчности, угнетения, тирании, жестокости, высокомерия и варварских манер – но не из-за их географической отдаленности [Zhu Zongyuan 2001a: 50b].
Прямого перевода этого параграфа недостаточно, чтобы раскрыть его смысл. Для понимания основополагающих идей необходимо углубиться в слои ученых толкований, существовавших в среде эрудированных людей поздней Мин. Во-первых, требуется знакомство с корпусом авторитетных работ, из которых для этого фрагмента были почерпнуты прямые и косвенные цитаты. Во-вторых, важно понимать, как они интерпретировались тем кругом читателей, до которых Чжу Цзунъюань хотел донести свои мысли. В свою очередь, для этого требуется знакомство с обширными комментариями на конфуцианскую классику, читавшимися в конце эпохи Мин. А в-третьих, далее нам приходится отделить смысл отдельных высказываний от общего смысла процитированного параграфа.
В самом общем контексте этот параграф сочинения Чжу был основан на каноне из 13 текстов, приписываемых Конфуцию. Окончательно оформленные в XII веке, они занимали важное место в системе императорских экзаменов. Этот канон включал так называемое Четверокнижие, важность которого особо подчеркивалась со времен династии Сун, наряду с гораздо более старинными текстами, которые с давних пор считались жизненно необходимыми при отборе китайских ученых-чиновников. Сюда входили такие произведения, как «Книга Перемен» (И Цзин), и исторические тексты: «Книга документов» (Шу Цзин) и «Весны и осени» (Чуньцю).
Анналы «Весны и осени», имеющие ключевое значение для осмысления процитированного фрагмента, – это кратчайшая история государства Лу с 722 по 421 год до нашей эры. Авторитет этого текста значительно повысился после того, как в начале правления династии Тан (ок. 618–907) три комментария к нему были включены в корпус «Тринадцати классических сочинений». Один из этих комментариев (Цзочжуань) представляет собой дополнительное описание политических и военных событий, в то время как комментарии Гунъянчжуань и Гулянчжуань являются более катехизическими по форме и сосредоточены в основном на нормативных высказываниях из анналов «Весны и осени»[237]. За рамками официального конфуцианского канона для доступа к смыслу анналов «Весны и осени» можно было воспользоваться еще несколькими текстами. Среди них числилось сочинение «Богатая роса анналов “Весны и осени”» Дун Чжуншу (179–94 год до н. э.) [Davidson, Loewe 1993]. Одной их последних основополагающих работ для читателей эпохи Мин был комментарий Ху Аньго (1074–1138), который тогда являлся базовым сочинением для подготовки к государственным
