были полезными — были лучшими разведчиками в степи, предупреждали об опасности, в случае необходимости усиливали гарнизоны. Поэтому им разрешали торговать и селиться в городах, там казаки держали свои семьи, зимовали, а летом выходили в степь на промысел.
От крымского хана, ногайцев сыпались жалобы на нападения казаков. В ответ русские дипломаты обычно разводили руками: «На поле ходят казаки многие: казанцы, азовцы, крымцы и иные ходят баловни казаки, а и наших украин казаки, с ними смешавшись, ходят». Поясняли, что за действия таких ватаг государь не отвечает, они «как вам, так и нам тати», поэтому ловите их и разбрайтесь сами. Но воспринимать подобные объяснения буквально, как это делают некоторые историки, нельзя. Документы показывают, что в столице о действиях казаков были хорошо осведомлены. Так, воевода Путивля в 1546 г. докладывал Ивану Васильевичу: «Ныне, Государь, казаков на поле много: и черкасцев, и кыян, и твоих государевых, вышли, Государь, на поле изо всех украин» [187] (черкасцы — казаки из Черкасс, кыяне — из Киева, термин «украины» означал окраины, к современному понятию «Украина» он отношения не имеет — авт.).
Но ни одного указания воеводам пресекать операции казаков не известно. А дипломатия есть дипломатия. Ведь и крымские ханы заверяли, что на нашу страну нападают вовсе не они, а «непослушные» царевичи и мурзы. Правительство Ивана Васильевича с помощью казаков стало отвечать адекватно, но тоже «неофициально». Повели переговоры и с астраханским ханом, враждовавшим с Гиреями, заключили с ним союз. А венчание Ивана Василиевича на Царство означало преемственность не только от Византии. Ведь царями были и ханы Золотой Орды. Теперь государь готов был предъявить претензии и на их наследство. Он сам решил возглавить большой поход на Казань. Собирали артиллерию, заготавливали побольше пороха, свозили в Москву…
Юный государь находился на душевном подъеме. Он венчался на Царство, женился. Теперь он встанет во главе своих полков, с Божьей помощью сокрушит хищников, терзающих Русь. Займется и внутренними делами, восстановит порушенную Правду… Но оказалось, что такое развитие событий устраивало далеко не всех в русской верхушке. Для запасов пороха кто-то выбрал место рядом с дворцом, в одной из башен Кремля. А 12 апреля 1547 г. вспыхнул пожар на Торгу (Красной площади). Загорелись лавки, дворы, дома. И в это же время возник другой очаг, «в стрельницы загорешася зелие пушечное, и от того разорва стрельницу и разорва кирпичие по брегу реки Москвы и в реку». Ночью заполыхало в третьем месте, «згореша 10 дворов в Чертории к Дорогомилову» [188]. Царь и его близкие не пострадали, дворец уцелел. Но была уничтожена башня, часть Китай-города — 2 тысячи дворов, «и много людей погорело».
15 (по другим источникам — 20) апреля случился новый пожар, в слободах за Яузой. На Болвановке сгорело 1700 дворов, в Кожевниках — 500 [189]. И опять одновременно возникали и другие очаги, «в то же время и в иных местах во многих на Москве загорелося» [190]. Оба апрельских пожара были похожи на действия по одному сценарию, и москвичи заподозрили, что они не случайные. Во второй раз уже были настороже. Принялись ловить злоумышленников. Вероятно, как раз поэтому выгорело только Заяузье, а «в иных местах во многих» разгореться не дали.
Летописец свидетельствует: «А говорили про оба пожара, что зажигали зажигальники. И зажигальников многих имали и пытали их. И на пытке они сами на себя говорили, что они зажигали. И тех зажигальников казнили смертною казнию, глав им секли и на колье их сажали и в огонь их в те же пожары метали» [191]. Что ж, поджигательство было страшным преступлением — в деревянном городе пламя распространялось быстро, уничтожало все нажитое имущество, дома, дворы, сады, уносило множество человеческих жертв. Поэтому и кары были суровыми. Но чтобы пойти на такой риск, наемным «многим зажигальникам» требовалась немалая плата. А заказчиков никто из пойманных злодеев даже под пытками не назвал.
Предположить самоотверженность среди мелких преступников, чьими жизнями так легко жертвовали, очень трудно. Очевидно, они просто не знали заказчиков. Их наняли какие-то неведомые вербовщики. Сулили большие деньги за опасное, но не слишком трудное дело. Но это значит, что были и разработчики операций, их спонсоры. Хотя жестокие казни исполнителей все-таки сделали свое дело. Пожары, казалось бы, прекратились. А внимание царя и правительства переключилось известиями, что на границах появились крымцы. В мае Иван Васильевич сам вывел армию на Оку, проверял полки. А между тем, кто-то принялся распространять по Руси слухи, будто появились колдуны — вынимают у мертвецов сердца, кладут в воду. Ездят по городам и весям, кропят этой водой дома, и возникают пожары [189].
21 июня в Москве начался «великий пожар». Снова около полудня, в разных местах одновременно. Ветер раздул пламя, оно охватило деревянные постройки Кремля и уцелевшую часть Китай-города. Центр города превратился в огромный костер, от жара трескались каменные станы, плавился металл. По словам очевидцев, «таков пожар не бывал на Москве, как и Москва стала именоватися» [192]. Царскую чету Бог уберег, они как раз выехали за город, в село Острово. А Макарий поспешил в Успенский собор, начал молебен об избавлении от бедствия. Но почему-то никто не озаботился спасением митрополита!
Стены собора накалялись, он наполнялся дымом, загорелась кровля. Макарий едва не задохнулся, кое-как вышел из собора, нес чудотворную икону Пресвятой Богородицы, написанную святым митрополитом Петром. С ним вышел протопоп Гурий, вынес несколько священных книг. А вокруг все уже полыхало, и лишь теперь появились сопровождающие во главе с Кексой Татищевым, приближенным князя Владимира Старицкого. Но они потащили митрополита в самое пламя! Чудотворный образ спас Макария и Гурия, в огне сгорели сам Кекса Татищев и священник Иван Жижелев. Митрополит чудом прошел через пламя, но его испытания еще не кончились. Его привели в тайник с выходом к реке. Там было жарко и дымно, однако находиться было можно, в тайнике укрывались слуги боярина Федорова-Челяднина «с рухлядью». Гурий остался там и переждал пожар. А митрополита уговорили покинуть Кремль очень рискованным способом — повели на стену, и те же слуги боярина Федорова стали спускать его на веревке. Которая вдруг оборвалась. Он сильно разшибся, но все-таки остался жив, его увезли в Новинский монастырь [193].
Бедствие было колоссальным. По одним данным погибло 2700 человек, по другим — только за Неглинной собрали 3700 мертвых, 80 тыс. москвичей остались без крова. Царь переехал в свою загородную резиденцию Воробьево — в Кремле его палаты выгорели. А 23 июня собрал бояр в Новинском монастыре: обсудить, как ликвидировать
