на смерть обидно.
— Ну, это я сейчас говорю, что умирать без всякой пользы обидно. Не просто обидно. На самом деле, нет страшнее ужаса, чем ожидание смерти. В груди возникает боль, тело перестает подчиняться, ты начинаешь дрожать и несколько минут не можешь прекратить этот позор. От страха люди дрожат буквально, а не в переносном смысле.
— И другие солдаты тоже дрожали? — недоверчиво спросил Сережа.
— Новобранцы — все. Потом ты постепенно привыкаешь, если не убьют сразу, а главное — учишься выживать. Поэтому бывшие служаки редко общаются друг с другом. О чем можно вспомнить с товарищем по несчастью, свидетелем общего позора? О том, как вы когда-то теряли человеческий облик? И что? Пустить скупую мужскую слезу?
— А мы как раз проходили, что в древние времена бойцы поминали минувшие дни и битвы где вместе рубились они. Пушкин это выдумал?
— Помолчал бы, двоечник, это Лермонтов и ничего он тут не присочинил. Это были бойцы действующей дружины и беседовали они в перерывах между боями. А мы с тобой обсуждаем отставников. Они живут уже другой жизнью.
— А если встречаются фронтовые друзья?
— Фронтовая дружба, сынок, это, считай, выдумка. Я своих сослуживцев даже и не помню. С кем я мог там подружиться? То одного ранят, то другого, то тебя самого, а после госпиталя твоя рота уже куда-то переместилась. Попадаешь в другую часть, а там ни одного знакомого нет.
У Серёжи друзей было полно, он понимал, что ему на фронте было бы веселее. А эту жуткую правду о славной войне Серёжа даже не решился обсуждать ни с кем из товарищей, да и сам постарался забыть ее поскорей. Тем более, другие ничего подобного не упоминали.
Дед Коляна тогда партизанил, и никак не мог смириться с тем, что с фашистами было проще разобраться, чем с нашим мирным населением, в основном, с бабами. С немцем всё ясно, тот враг. А эти, вроде бы, свои, да не совсем.
— Люди так устроены, — поучал дед, — что они служат своему начальству. Пустит баба в свой дом партизан, накормит, постелит соломы в сарае — а для власти это уже измена. Мы сегодня здесь, завтра там, а новое начальство всегда рядом. Поэтому при первой же оказии она побежит докладывать полицаям и хорошо, если такая возможность у нее появится, когда мы уже уйдем, а то, глядишь, поспешит и ночью, или сынка своего пошлет. Кто её осудит? Вот и отдыхали мы не все сразу, кто-то обязательно караулил. Я тогда разучился людям доверять. Человек служит силе, где сила, там ему и правда. Ради тебя он на риск не пойдет, он и ради себя еще подумает.
Коляну и его друзьям трудно было принять такую постыдную логику, они-то уже рисковали не раз, и готовы были играть с опасностью и дальше.
Некоторые сведения удалось выудить у своего отца Гере. Служба у отца была опасная и увлекательная, в войсковой разведке. Иногда несколько суток уходило, чтобы установить огневые позиции пулеметов, расположение вражеской батареи или командного пункта. И всё это время ты на холоде или, если дело происходило летом, в жаре и в пыли. Когда удавалось захватить офицера, его нужно было во что бы то ни стало дотащить до своих живым и поэтому никому не позволяли двинуть фрицу по роже. Гера, поневоле, чувствовал свою причастность к подвигам отца и ощущал себя самого тоже немного героем.
Кое-что сообщила мама Жадюги, тетя Катя. Прежде он жил с бабушкой, потому что отца у него никогда не было, а тётя Катя служила снайпершей, и он познакомился с матерью только после войны. Гера однажды организовал встречу с тетей Катей в закутке подвала. Алые и Красные еле туда поместились, однако, ничего интересного они не узнали. Только о том, как она сидела в засаде, шевелиться нельзя, покурить нельзя, голодная, глаза пересохли. И еще хорошо, если кого-нибудь подстрелишь, а то намучаешься и уйдешь ни с чем. Потом никак не могла отоспаться. Вокруг мужики, все, как один, противные. И опять одна со своей винтовкой. Даже меткая Алена посчитала, что это очень скучное занятие, и она бы подстрелила куда больше врагов в открытом бою.
А вот у Серёжиного соседа дяди Васи о войне остались не только страшные, но и приятные впечатления. Работа у него сейчас была скучная, он сторожил какой-то склад, всю смену один, не с кем словом перекинуться. Слегка выпив, а помногу он себе не позволял, дядя Вася любил, захватив гармошку, устроиться в тупичке двора, и, наигрывая что-то, погрузиться в воспоминания. Ни Красные, ни Алые старались не пропустить такой случай.
— Когда у тебя в руках винтовка, ты совсем другой человек, — вразумлял он. — Все тебя уважают, даже старшина. Никаких нарядов вне очереди — обозлишь солдата, а он, глядишь, во время атаки своего старшину и оприходует, кто будет докапываться? — Он оперся на гармошку, закурил папиросу и продолжил. — А на вражеской территории ты вообще царь и бог. Полиции нет, власть попряталась, ты хозяин — делай, что хочешь. Любая шваль на улице, мужик ли, баба ли — пыль перед тобой. Добра там имелось — не сосчитать. Фашисты, а вкусно жили. Да я, дурак, этим тогда не больно интересовался.
— Скажи, дядя Вася, а обычные немцы, старики да бабы, они считаются врагами? — поинтересовался Андрюха. — И пацаны тоже?
— А кто они, друзья, что ли, — хмыкнул дядя Вася. — Сами они себя нашими врагами назначили, не мы. Каждый старался прошмыгнуть мимо, тихо так, незаметно, будто его тут и нет совсем. Бывало, заглянешь в дом, воды напиться, а немочка жалостливо так улыбается, а сама от страха трясётся. Суёт тебе в руки шмат сала, хлеб, какие-то консервы и ждет, пока ты с полными руками уберешься, наконец.
Дядя Вася мечтательно вздохнул, растянул меха гармошки и она выдала задиристую мелодию «Интернационала».
— Жаль, что сейчас мир, — огорчился Гера. — Не повезло нам. Война — это такое волшебное приключение.
— Ну, не скажи, Герасим, — возразил дядя Вася.
— И совсем я не Герасим, а Геннадий. — Перебил его Гера.
— Ну, Геннадий, так Геннадий. — Согласился дядя Вася. — Война-то, Гена, не прогулка. У отца бы узнал, как он там руку потерял. Если тебе в бою подфартит и останешься жив, упаси бог пораниться. В санчасти перевяжут кое-как, наспех, и шагай, воюй дальше. А потом повязка прилипнет, и ты с ней, твердой и грязной замучаешься. Под бинтами обязательно вши заведутся, попробуй тогда их оттуда выковырять. С ума сойдешь от зуда. Сухой паёк
