бесклассовому обществу, хотя и только после трансформации и даже полного уничтожения почти всех существующих институтов - не только экономических, но и социальных, включая семью, школы, церкви и гражданский порядок. Зарождающаяся защита консерватизмом старого режима была - в своей наиболее проницательной и пророческой форме - не тупым, реакционным призывом к защите существующей элиты или призывом к угнетению народа, а признанием того, что самосознательная консервативная элита была необходима для защиты народа от дестабилизирующей угрозы новой капиталистической олигархии и класса социальных революционеров, которые появлялись в то же самое время. У истоков консерватизма стояла защита образа жизни простых людей от дестабилизирующих амбиций прогрессивизма в его экономическом и социальном обличье.
Исторически это означало защиту старой аристократии от двух наиболее опасных форм прогрессивного элитизма. Первой и наиболее очевидной угрозой для авторов, сформулировавших самые ранние современные аргументы консерватизма, были революционеры, стремившиеся опрокинуть весь существующий порядок - революционеры во Франции или те, кто был вдохновлен ими. Хотя архитекторы Французской революции в своих речах и памфлетах утверждали, что революция приведет к действительно эгалитарным политическим и социальным результатам (подобно Марксу и более поздним марксистам), ранние консерваторы признавали, что наиболее радикальным и дестабилизирующим элементом в революционном движении является небольшая группа элиты, которая, по сути, враждебна интересам и образу жизни простых людей. Такие мыслители, как Эдмунд Берк, понимали, что разрушение устоявшегося образа жизни во имя всеобщего переустройства тяжелее всего и сильнее всего ударит по тому самому рабочему классу, от имени которого, как утверждали революционеры, они действуют.
Второй группой прогрессивной элиты, которая представляла угрозу консервативному обществу и требовала сопротивления со стороны противостоящей консервативной элиты, был растущий предпринимательский класс, возникший не в результате потрясений Французской революции, а в результате спокойного и устоявшегося образа жизни в такой стране, как Англия. Именно эта последняя элита была, пожалуй, еще более опасной для традиционного общества, поскольку ее прогрессивизм был окутан мантией консервативных ценностей и возник в самом сердце стабильного общества, такого как Великобритания (или США).
Если Маркс мог говорить как Берк в своей критике разрушительных последствий современного прогресса, то Берк говорил как Маркс в своем осуждении растущего класса богатых капиталистов, главной целью которых было личное обогащение при подрыве устоявшегося образа жизни простых людей. Вторя Марксу и Энгельсу, признававшим, что новый порядок вытеснит все древние поселения, Берк сетовал на замену нации "людей чести и кавалеров" не революционерами, как он их осуждал, а «софистами, экономистами и калькуляторами». Берк считал, что этот менее явно революционный класс в конечном итоге соответствует духу современного социального прогрессивизма, стремящегося выкорчевать и преобразовать устоявшиеся народные традиции во имя экономического и социального прогресса. Берк выступил с пламенной речью, в которой не только осуждались социальные потрясения, произведенные французскими революционерами и (в свою очередь) восхваляемые Марксом, но и постоянная экономическая и социальная нестабильность, ценимая современной либеральной экономической философией и практикой. Выступая против нового класса элит - главным образом, союза между идейными прогрессивными теоретиками и растущей финансовой олигархией - Берк призывал защищать стабильность, традиции и социальную преемственность, жизненно необходимые для процветания простых людей.
Берк осуждал прогрессивный дух, который порождал новую экономическую олигархию. Признавая уже тогда склонность современных олигархов к разжижению собственности, превращению собственности (во всех ее формах) в легко продаваемые активы, он сделал провидческое предупреждение о том, как такая новая денежная олигархия оторвет экономическую деятельность от места, истории и культуры. Эта новая олигархия, по его мнению, стремится превратить нацию в "один большой игровой стол", населенный исключительно "игроками". Не удовлетворенные тем, что рискуют сами по себе, они будут социализированы, с целью сделать "спекуляцию такой же обширной, как жизнь; смешать ее со всеми заботами и отвлечь все надежды и страхи народа от их обычных каналов в импульсы, страсти и суеверия тех, кто живет на шансах". В результате, предвидел Берк - почти предсказывая экономическую катастрофу 2008 года , вызванную "игроками" - карательные последствия для устойчивых привычек более сельских, менее искушенных людей из рабочего класса:
По-настоящему меланхоличная часть политики систематического превращения нации в игроков заключается в том, что, хотя всех заставляют играть, лишь немногие могут понять игру; и еще меньше тех, кто в состоянии воспользоваться своими знаниями. Многие должны быть обмануты теми немногими, кто управляет машиной этих спекуляций. Какое влияние это должно оказать на сельских жителей, хорошо видно. Горожанин [т.е. городской житель] может рассчитывать изо дня в день, [но] не таков сельский житель. . . . Вся власть, полученная в результате революции, осядет в городах среди мещан и денежных директоров, которые ими руководят. Помещик, йомен и крестьянин не имеют ни привычек, ни склонностей, ни опыта, которые могли бы привести их к какой-либо доле в этом единственном источнике власти.
По мнению Берка, революционная эпоха будет определяться не просто эпизодическими политическими вспышками разрушительного революционного пыла, но прежде всего устойчивыми преобразованиями политического и социального порядка посредством экономических механизмов, которые будут благоприятствовать городскому и глобальному, а не сельскому и местному. Те же цели преследовали и антикапиталистические марксисты, и основные интересы класса финансистов: революционный истеблишмент, элитарная культура, в которой доминируют интересы общества постоянно неустроенного, отдавая предпочтение тем, кто лучше всего умеет договариваться с преднамеренной экономической и социальной нестабильностью.
Необходимость развития и поддержки элиты, выступающей за народ и против прогрессивной элиты, была подхвачена наследником Берка в XIX веке Бенджамином Дизраэли. Хотя Берка часто считают "отцом консерватизма", на самом деле он не называл себя консерватором и даже не разрабатывал политическую философию под явным названием консерватизма. Его труды против Французской революции были написаны как самоидентифицирующийся либерал, хотя либерализм совсем другого направления, чем философский либерализм, который развивался в XVIII и XIX веках. Для Берка быть либералом означало быть связанным с классической традицией свободы, интерпретированной и восхваляемой в основном через живое наследие христианства - а именно, свободы самоуправления, самоповеления и самопожертвования. Если писать в доидеологическую эпоху, то быть либералом означало просто приобщиться к цивилизованному наследию христианского Запада.
Напротив, Дизраэли был одним из первых ясных критиков либерализма в его современном идеологическом воплощении и прямо предложил и описал содержательный консерватизм как законного противника либерализма. Опираясь на основные направления критики революционных настроений Берка, которые к середине XIX века вылились в идентифицируемую идеологию либерализма, Дизраэли обрисовал самосознательную консервативную альтернативу, которая была не просто более медленной формой либерализма, а действительно отличной от либерализма политической философией.
Дизраэли воспринимал глубокие философские, социальные и экономические тенденции, которые уже трансформировали английский политический ландшафт, и альтернативно обращался к ним как в политических речах от
